Было восемь часов.
Гогай вошел в квартиру Плантэна.
— Его нет?
— Сейчас он прилег в своей комнате, — вздохнула Симона. — Он очень устал. Париж в августе — это убийственно. Я его больше не узнаю. Он ничего не говорит. Он очень странный. Хорошо, что в понедельник он уезжает. Зайдите к нему.
Шторы в комнате Анри были задернуты, он, положив подбородок на руки, лежал в заполнившем все полумраке.
— Это ты, Гогай?
— Да, Рике.
— Садись.
Гогай сел рядом с ним на стул.
— Она уехала? — осмелился наконец тихонько спросить Гогай после долгого молчания.
— Да.
— Какая все-таки глупая штука — жизнь.
— Да, это глупо. И нечего жаловаться на это.
— Ты думаешь, она вернется?
— Я отвечу тебе в следующем году.
— Слушай, Рике…
— Да, Улисс?
— Когда тебе будет слишком тяжело, не нужно держать все это в себе. Поднимись тогда ко мне ненадолго. Иногда это помогает.
— Ты очень мил, Улисс. Я воспользуюсь твоим предложением.
— Можно будет выпить по стаканчику.
— Ты прав…
Гогай подумал, что завтра он еще раз сделает ставки на скачках за Плантэна, поскольку его приятель пока не способен на это. Подумал также, что, если он, Гогай, что-нибудь выиграет, он будет кричать повсюду, что выиграл Плантэн. Плантэну, конечно, на это наплевать, но это будет хоть маленьким утешением.
— Что это за тарабарская книга лежит на ночном столике? — спросила Симона.
— Я решил учить английский, — равнодушно ответил Анри. — В «Самаре», где много туристов, он может пригодиться.
— Мсье Дюмулэн будет доволен тобой.
— О, да, конечно.
Вдруг одно слово вонзилось ему прямо в голову, слово, нечаянно произнесенное маленьким Фернаном:
— Кстати, а сколько у краба лап? (по-французски слово «лапа» звучит как «пат»). Сколько пат? восемь пат, шесть пат или четыре пат?
Плантэн побледнел и заорал:
— Замолчи! Замолчи!
Все посмотрели на него с недоумением. Он действительно нуждался в отдыхе. Анри пробормотал:
— Извините. Я очень нервный.
Он встретился взглядом с Вероникой и прочел в ее глазах нежность, которая чрезвычайно тронула его. Чтобы скрыть свое волнение, он буркнул:
— Эта старая помоечница гремела бы еще сильнее, переставляя свои бачки!
Был тот вечерний час, когда, следуя незыблемому распорядку, мамаша Пампин выстраивала в ряд помойные бачки, как будто для вручения наград.
— Тише! — перепугалась Симона. — Она может услышать!
— Мне плевать! Пусть сдохнет!
В ту же самую секунду во дворе поднялся необычный гвалт. Почти сразу же вслед за этим раздался пронзительный визг мадам Флук:
— Мадам Пампин! Мадам Пампин!
Плантэн бросился к окну, все остальные последовали его примеру. Передняя часть тела мамаши Пампин была полностью погружена в помойный бак. Ее руки висели вдоль бачка. Мсье Флук, появившийся во дворе в брюках и майке, извлек консьержку из этого недостойного сосуда.
Лицо старухи было вымазано ярко-красным соком гнилых помидоров.
Подоспел и мсье Сниф. Мужчины склонились над телом.
Растерянный, Анри затаил дыхание.
Наконец мсье Сниф выпрямился и сказал, обращаясь к двум десяткам любопытных лиц, теснившихся у окон:
— Она умерла.
— О! — в унисон произнесли жильцы.
— Сердечный приступ, — прокомментировал мсье Флук, полный сознания своей значимости. — У бедной женщины остановилось сердце.
Плантэн немного отступил от окна, чтобы никто не видел его улыбку. Он и не надеялся, что будет улыбаться уже так скоро. «Остановка сердца. У нее, у которой и сердца-то не было…»
Он оставил возбужденную толпу во дворе за обсуждением похоронной темы, прошел в свою комнату и посмотрел на крыши. Все кошки квартала вопили, празднуя смерть своей мучительницы. Все голуби — за исключением белого, который улетел, чтобы соединиться с Пат во времени и в пространстве, — целовались на своих жердочках. Завтра Плантэн будет бросать им зерно — мешки зерна, килограммы зерна. Смерть мамаши Пампин — к добру. Отныне, после того как она долго отравляла воздух, она будет загрязнять только землю. Волна радости захлестнула Плантэна, получившего наконец-то персональное, новое доказательство существования Бога. Поскольку Бог в конце концов решил существовать, в один из дней Пат вернется — со своим красным платьем, белокурыми волосами, прекрасными серыми глазами. Пат вернется, и все внутри него пело песню триумфа, приветствуя это возвращение. Это чудо. Это безумное счастье.
За его спиной расстроенная Симона бормотала:
— Бедная женщина! Когда мы вернулись, только что, она мне сказала: «Напомните мне завтра, что я должна с вами поговорить». Я никогда не узнаю, что она хотела мне сказать!..
Ночь опускалась на крыши, на Париж, и совершенно неожиданно она пахла мелиссой.
— Кстати, Симона, — сказал Плантэн, — завтра утром, за завтраком, я буду пить чай.
Париж, февраль — март, 1964 г.
