Париж с нами - [65]

— Тем хуже! Ведь это единственное, что у меня оставалось.

В эту минуту из ее взгляда исчезла всякая фальшь.

— Что ты хочешь сказать? — тихо спросила Полетта.

На нее нахлынули воспоминания детства, еще совсем недавнего детства. Школьница Люс, похожая на нее самое, на Франсину, наивная, чистая, как они все, другими словами — с душой, открытой и для хорошего и для плохого, не защищенная от всех ударов судьбы. У Полетты это не глупое умиление, а скорее вера в человека. Она хватается за соломинку. А вдруг Люс еще не окончательно потеряна? Что означают ее слова?

— Так ты объясни, почему ты немедленно не сообщила нам? — спрашивает снова Полетта, но уже гораздо мягче и берет Люс за руку. — Неужели ты способна была допустить это?

Люс продолжает стоять в открытых дверях. На голубоватый камень у ее ног падает несколько капель. Нехватает еще, чтобы сегодня после обеда пошел дождь!

— Я побоялась, — отвечает Люс.

Она смотрит прямо в лицо своим бывшим подругам. Ее снова начинают душить слезы, она выдергивает свою руку у Полетты, которая и не старается ее удержать, и выбегает из комнаты, сильно хлопнув застекленной дверью. По-видимому, это и останавливает женщин; ни одна из них не делает попытки вернуть Люс, чтобы расспросить ее подробнее, попробовать разобраться в ее переживаниях. Нет, это уж чересчур! Но все же подруги в нерешительности переглядываются и молчат.

— Видно, боится мужа. Он ее бьет, — прерывает наконец молчание Раймонда.

— Но, говорят, она теперь пьет вместе с ним.

— Одного поля ягода. Была бы она лучше его — ушла бы.

— А куда она уйдет?

— И потом у нее дети…

— Но все-таки мы берем на себя большую ответственность, — замечает Полетта.

— Хорошо, а если мы ее оставим в Союзе, разве мы за это не несем ответственности?

— Всегда легче оттолкнуть человека, чем ему помочь, — возражает Полетта.

— Она уже так низко пала, что помочь ей трудно.

— Понятно, муж-то какой!

— Мы не Армия спасения…

— Вы неправильно рассуждаете, — прерывает Раймонда, — дело не в этом. Но мы не можем оставить в Союзе ненадежного человека… Надо бы разузнать обо всем поподробнее…

— С Декуаном все точно, это верно, — говорит Полетта. — Но до чего же обидно…

Что именно обидно, Полетта и сама не знает.

— И потом, помочь, конечно, можно, — продолжает Раймонда, — а вот все язвы исцелить мы не в силах. Ты права, Полетта, очень обидно, но ничего не поделаешь. В дальнейшем… Но при теперешнем положении…

— И опять — надо еще выяснить, стоит ли Люс того, чтобы с нею возиться.

Полетта собиралась было возразить, но в это время дверь открылась и вошел толстяк в плаще — лавочник Турнэ. Его заметно смущает такое количество женщин.

— Нелегко вас разыскать! — говорит он Полетте.

— Вы были у меня дома?

— Да, и мне сказали, что я, может быть, еще застану вас здесь. В общем мне повезло!

— Случилось что-нибудь?

— Нет, ничего, но…

Турнэ взглядом просит женщин извинить его и дает понять Полетте, что ему нужно поговорить с ней наедине. Отойдя в сторону, он шепчет ей, явно стесняясь своих слов:

— Вчера ваши подруги заходили ко мне по поводу помощи безработным. Так вот, я дал небольшую сумму, но лично от себя, понимаете, а потом подумал: ведь у нас так и лежат те знаменитые семьдесят тысяч — барыш с ярмарки. На будущий год, если ярмарка состоится и нас не будут отсюда выселять, мы как-нибудь выкрутимся. Словом, мне пришло в голову дать часть этих денег на безработных…

— Господин Турнэ!..

— Подождите, ведь решал не я один. Я согласовал все с нашим казначеем Лебоном и с остальными членами комитета. И вот теперь держите…

Турнэ залезает во внутренний карман плаща и осторожно вынимает оттуда конверт:

— Здесь двадцать тысяч… Кстати, может, они таким образом и послужат для расширения ярмарки в будущем году.

Подруги, конечно, все видели, и Полетте остается только, показав деньги, объявить:

— На безработных!

Сообщение встречено взрывом восторга. Несколько женщин даже зааплодировали. Все дело испортила Раймонда, ей вечно приходят в голову какие-то шальные идеи… Уж слишком она со всеми фамильярничает, это ее недостаток.

— Ты бы хоть в благодарность поцеловала господина Турнэ, — игриво предложила она.

А в самом деле, надо было сказать ему несколько искренних, теплых, задушевных слов.

Но после предложения Раймонды Полетте ничего не оставалось, как нагнуться к гладко выбритым щекам Турнэ и чмокнуть его с неестественным смехом. Турнэ, видно, тоже не по душе такое фамильярное обращение, и все это заметили. Смущены и женщины и лавочник.

— Ну ладно, — прервал молчание Турнэ, — а теперь, сударыни, прощайте…

Следовало его задержать, но никто из подруг не нашел тех правильных слов, которые сейчас были нужны, и после обычных вежливых фраз Турнэ ушел.

Женщины, провожая его взглядом, столпились у застекленной двери.

— Молодец, ничего не скажешь!

— Но мы-то хороши! Не могли принять его поласковее.

— Да, наверняка наш прием показался ему суховат…

— Но…

Женщины одновременно отпрянули от дверей, словно чего-то испугавшись. Одна Раймонда, спрятавшись за косяк, продолжала наблюдать через стекло.

— Возвращается, видно что-то забыл. Нет, ушел. Махнул рукой. — И она показывает, как он махнул рукой: ладно, мол, это не имеет значения.