Париж с нами - [48]

Во всякой тяжелой борьбе бывают минуты, когда поражение кажется неизбежным и людям уже слышится сигнал к отступлению. На душе становится невыносимо тоскливо, словно капля яда разъедает ее. Еще немного — и может начаться паника.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Первый камень

Известно, когда дело не ладится, прежде всего обрушиваешься на себя самого. Это может относиться и к отдельному человеку и к целому коллективу. А впадая в крайность, некоторые начинают даже упрекать партию.

Сегаль только что разорвал свой партбилет. Когда двинулись американские грузовики.

Сделал он это не тайком, из страха или стыда. Тут не было и спокойного, продуманного решения. Он разорвал билет на глазах у всех, в полном бешенстве и крикнул:

— Барахло мы, вот что!

…И заплакал, как ребенок. Сумасшедший какой-то!

Про него нельзя сказать, что он только и ждал случая и давно уже был враждебно настроен по отношению к партии. Это неправда. Конечно, он был не из самых стойких. И, конечно, такой поступок вообще можно только осуждать. Но в данном случае, сегодня, здесь… как бы вам это сказать?.. Надо его понять.

Надо понять то, что́ никакая борьба в обычных условиях не позволит понять. Все эти люди перекалились, как металл, и никаких общепринятых требований к ним нельзя предъявлять. Они одинаково способны как на хорошие, так и на дурные поступки. Понести такое страшное поражение! Невозможно дышать, как будто воздух вдруг стал каким-то разреженным, и небо нависает, давит на вас. Люди словно одичали, озверели.

Попробуй, например, кто-нибудь здесь сказать хоть малейшее слово в защиту американцев, пусть даже совершеннейшую чепуху, против которой, предположим, можно было бы спорить в других условиях. Сейчас его без всяких разговоров разорвут в клочки. Плохо ли, хорошо ли, но это будет именно так! Вообще-то в гневе человек не способен рассуждать, а сейчас всеми овладело чувство гораздо более сильное, чем гнев, чувство, не имеющее названия, быть может, потому, что это крайняя степень человеческих чувств, которую в истории не так часто приходится называть, а возможно, и никогда.

К группе, где находился Сегаль, подошел старик Дюпюи. Сегаль хотел было убежать, по потом сделал вид, что не замечает Дюпюи, и как ни в чем не бывало ушел в толпу. Благодаря темноте, через несколько шагов его уже не было видно, он исчез. Но ему никого не удалось обмануть.

А тем более Дюпюи. Ему рассказали все, как было. Но он ничего на это не сказал, лишь чуть заметно повел плечами, скорее выражая сожаление, чем презрение.

На тротуаре валялись белые и красные клочки разорванного партбилета. Увидев их, Дюпюи резко нагнулся, собрал все кусочки и, сидя на корточках, сложил их, проверяя всё ли он поднял. Потом встал, вытер ладонью грязь с разорванного билета и положил его себе в карман. И только тогда он заговорил.

— Ведь это партийный билет!.. — сказал он, словно извиняясь за свою излишнюю порывистость, но прямо глядя в глаза окружавшим его людям.

Эти слова и тон, каким он их произнес, произвели большое впечатление на стоявших вокруг людей. Со многих лиц исчезло выражение обреченности. Заметил ли это старик Дюпюи — неизвестно, но, во всяком случае, он снова и в который раз за этот вечер повторил:

— Враг подло поступил с нами. Он выбрал день, когда предприятия не работают и невозможно мобилизовать людей. Эту партию противник выиграл. Но решающую — выиграем мы. Завтра, в два часа — все к бирже труда. Поняли? И мы им покажем! Они успели часть горючего выгрузить, но это еще ничего не значит. Все поправимо! Мы им еще покажем!

Увидев проходившего мимо товарища, члена партии, Дюпюи окликнул его:

— Эй, Фернан! Послушай! Пойди-ка в «Промочи глотку», там для тебя есть одно дельце.

— Что ты говоришь? Есть работа? — обрадовался Фернан приятной новости и немедленно зашагал в сторону пивной. А ведь обычно он не из самых ретивых.

Некоторым из толпы хотелось расспросить старика Дюпюи обо всем поподробнее, но он уже подошел к следующей группе. Там он повторил то же самое, почти не меняя выражений. И так от группы к группе. И сразу же после его слов, как только он отходил, люди начинали обсуждать то, что он сказал, и защищать его точку зрения. Зачастую именно те самые люди, которые еще за минуту до этого не видели перед собой никакого выхода.

Все поняли: идет мобилизация коммунистов — значит партия перешла на военное положение. Другими словами, еще не все потеряно. А сегодня не было человека, который оставался бы равнодушным к исходу борьбы.

Многие коммунисты действовали, как Дюпюи. Они сновали между людьми, переплетая их, как челнок нити, и оставляли за собой сотканные куски материи. Быстро переходя от группы к группе, они наскоро, большими стежками сметывали эти разрозненные куски, и вот понемногу начало вырисовываться нечто цельное и компактное…

Вызванные коммунисты собрались в пивной, куда пришел и Анри. Выясняя положение, он тоже ходил в толпе. Ему с трудом удалось подавить в себе чувство смятения, порожденное всем происходящим. И он понял, по какому пути надо следовать. Помочь коммунистам побороть в себе растерянность, чтобы они, в свою очередь, смогли придать уверенности как можно большему количеству людей.