Париж: анатомия великого города - [4]

Парижане — известные упрямцы. Parigots, titis или gamins de Paris[10] очень редко признают за собой эти прозвища. Нет, они скорее представятся лавочниками, барменами, официантами, рабочими, художниками, музыкантами, ворами-карманниками, утильщиками, пьяницами, социалистами или анархистами. Но чаще всего парижане считают себя классом (или классами), капитал которых напрямую зависит от того, насколько состоятелен их город. Образ парижан, созданный киноиндустрией, литературой и изобразительным искусством, горожане в лучшем случае считают фольклором, а в худшем — намеренной попыткой правящей элиты (кто бы ее ни составлял) унизить традиционно революционные настроения народа.

Парижский рабочий класс подтверждает во всей полноте одно клише: он постоянно кипит «gouaille» (насмешками, иронией) и «фрондерством» («l’esprit frondeur» — «духом Фронды», термин восходит к восстанию Фронды в XVII веке и названию детской пращи). Однако сегодня о пролетариате не скажешь даже этого. В конце 2001 года власти решили наконец избавиться от проституток, работавших на улице Сен-Дени. Местная пресса мгновенно встала на защиту обиженного «достояния Парижа». Резкая статья в «Le Parisien» утверждала, что проститутки преклонного возраста (их еще называли «traditionelles») особенно ценятся клиентами не столько за сексуальные умения, сколько за свою gouaille. Когда женщин легкого поведения прогнали с улиц, длившиеся несколько недель телевизионные дебаты, споры по радио и в прессе доказали, что в вылизанном городе XXI века нет места старомодной атмосфере. Высокая рента и рестораны быстрого питания весьма быстро вытеснили традиционные парижские кофейни и бистро. Вынужденная миграция «родных» Парижу шлюх стала метафорой, описывающей кризис самосознания городского общества конца XX века.

Возникает вопрос: сохранилась ли хотя бы частичка настоящего Парижа среди иллюзий и спецэффектов XXI века?

И еще: сможет ли Париж прожить без парижан?

Париж подземный

Летом 2001 года, когда я сел за написание этой книги, а большинство парижан спасалось от жары бегством в горы или на побережье, бар «Ла Палетт» на улице Сены был одним из немногих, не закрывшихся на мертвый сезон.

Несколько лет назад благодаря рекламе пива «Кроненбург» это кафе прославилось на весь мир: затюканный печальный отец семейства из рекламного ролика скрывается от оскорблений жены за стойкой бара и утешается бокалом знаменитого французского холодного пенящегося лагера. Для миллионов телезрителей, не знавших названия бара, деревянная стойка, зеркала и смешные столики «Ла Палетт» стали олицетворением французского идеала отдыха во хмелю. В действительности же завсегдатаями этого бара являются арт-дилеры, литературные агенты, издатели, владельцы художественных галерей. Сюда приходят художники, считающие бар на улице Сены наилучшим местом для совершения сделок и обмывания гонораров. Бар выглядит как большинство других на левом берегу реки: претенциозно и обшарпанно, эксклюзивно и пугающе. Официанты обмениваются шутками с завсегдатаями, все остальные за приемлемую цену получают свою порцию еды и сарказма.

Летом 2001 года даже в «Ла Палетт» витал дух покоя. Толстый официант в короткой кожаной тужурке, специальностью которого было унижать чужаков, подтрунивал над иностранными посетителями, не понимавшими французского. Арт-дилеры, агенты и прочие «вечные двигатели» то ли отсутствовали, то ли маскировались под обычных посетителей, раздавался смех, царило доброе расположение духа. По неведомым мне причинам лето 2001 года казалось одновременно карнавальным, незамысловатым и праздничным. Многие заметили этот странный феномен. Даже бразильские трансвеститы, обитатели Булонского леса, говорили, что дела у них идут хорошо, хотя лето, рассказал «Le Figaro» один из них, всегда было провальным сезоном.

Разглядывая обтекающую меня городскую жизнь, я не мог отделаться от мыслей о книге Луи Шевалье «Убийство Парижа». Особенно мне нравилось, что Шевалье замечал такие вещи, которых не видели даже те, кто долго изучал город. Я воспользовался картами и инструкциями автора и посетил уголки города, которые, как он утверждал, ото дня на день утрачивают волшебство и теряют значение.

Но убежденность автора в том, будто старый Париж умер и похоронен навеки, я не разделял ни на секунду. Убедиться в обратном можно, даже расслабленно сидя за столиком кафе на набережной Сены. Когда Шевалье говорит, что мы затаптываем историю Парижа, он противоречит сам себе. Разве подземный Париж — metro, например, — пусть и невидимо, не существует под землей? Разве он не живет в устных рассказах, литературе и музыке, в канализации и катакомбах? Луи Селин описывал Париж как «métro émotif», подземное движение света и тьмы, от одного места к другому, течение времени и изменение материи. Теперь эта метафора обрела смысл. Я положил книгу на столик «Ла Палетт», допил остатки пива и решил опровергнуть идею Шевалье, доказать, что Париж продолжает жить и меняться, меняться непредсказуемо. И не важно, что старая шлюха Париж умирает или даже уже мертва — ее неотразимое обаяние и смертоносные чары все еще витают в вечернем воздухе.