Парикмахерия - [23]

Высший пилотаж йоги состоит в том, чтобы, излив сперму, суметь тут же втянуть её обратно. Аналогичная вершина йоги — обращение перистальтики. Примеры в исполнении «просветлённых» и «воплощённых» — наукой регистрировались. Идеологическая основа — очищение кармы. «Просветлённый» «просветляется» до превращения в замкнутую систему. Что выделяет, то и поглощает. И сливается с «предвечным» путём неувеличения бедствий в мире. Вообще — кармическая связь при всасывании недавно выделенного — резко усиливается. А кармическая цифра — самоумножается и зашкаливает. Самая чистая карма у того, кто ухитряется разбрызгивать собственное дерьмо ноздрями. И тут же — втягивать назад. Ну, вообще-то — «да». При таких упражнениях всё вокруг становится неинтересным. Уже можно сливаться. С Буддой, естественно.

Я вовремя обратил внимание на нарастающую бледность своего зомби. Да, приступ дурноты. То ли вестибулярный аппарат, то ли самоотравление побочными продуктами. Пришлось остановиться. Ничего, тренировки снимут, вероятно, негативные проявления. Возможно, сократится время трансформации. Зомби-трансформер… Какое поле для исследований! Ладно, пока спать.

Благодушие, благостное утомление, сытость да вот — интерес новый — отвлекли внимание моё. А ведь говорил же себе, что пришелец в мир сей подобен «царской водке», выплеснутой на домотканое полотно здешнего бытия. Всюду, куда хоть капля попадает, нити судеб человечьих разъедаются, истончаются, дымом исходят. Не суть важно что думает да к чему устремляет помыслы свои сиё «мыслящее жгучее снадобье» — к злу ли, к добру ли. Жаждет ли облагодетельствовать или казнить, явить милость или немилость. И нет хуже, чем отпустить эту, уже обожжённую прикосновением моим, нить. Как бы не стремилась она лечь на прежнее место, в ряд, в полотно, к прежним товаркам своим, но ожог, мета моя — всегда на ней. И мир сей отторгает изменённое, искалеченное, дымящееся.

Вот, отпустил я кузнеца. Пожалел, смилостивился. И пришлось в скором времени забивать его до смерти да хоронить четверых. Вот отпустил я девочку эту, Пригоду. Пожалел, явил милость. Отпустил на смерть.

И милость моя — смерть ваша, аки и ярость моя. И говорю вам: не ищите у меня милости. Ибо нет её у меня. Ни к вам, ни к себе. Ищите у меня дела. Дам каждому дело — по талантам его. И воздам — по делам.

Более я Пригоды не видел. Возвращаясь с нашего «Мертвякого луга» подружки повстречали в лесу молодых парней из своей «Паучьей веси». Парни тоже косили сено по лесным полянам. Просто пропустить мимо хорошо и даже интимно многим знакомую юную соседку селяне не могли. Последовавшие юношеские заигрывания вызвали у утомлённой Беспуты аргументировано-негативную реакцию. С подробным рассказом о том «какой большой». Её хвастовство о приближённости к сыну владетеля и несколько притворные рассуждения на тему «и как я, бедненькая-несчастненькая, всё вытерпела» — только усилили их напор. Одна из распространённых форм инстинктивной реакции самцов стаи на самку, побывавшую в контакте с чужаком: «немедленно смыть чужое своим». И тут, отбиваясь от всё более настойчивых и вездесущих поползновений и посягательств юных односельчан, Беспута, отрабатывая инстинктивный приём многих женщин по переключению нежелательного мужского внимания, переключила их на свою спутницу, выдав неосторожную фразу:

– Он её на волю отпустил. Не нужна она мне, говорит.

Пригода не последовала моему совету «помалкивать», и всё селение было в курсе того заклятия, которое я на неё наложил. Опасаясь непонятного, волшбы, колдовства, местные отроки старались последние дни держаться от неё подальше. Теперь же, узнав об освобождении от заклятья, они как с цепи сорвались. Разогретые рассказом и отказом Беспуты, они дружно приступили к Пригоде с извечным «дай» и растопыренными со всех сторон ручонками. А столкнувшись с возражениями — применили силу. Заигрывания и ухаживания очень быстро приняли форму боевого столкновения. Крики насилуемой девушки недолго разносились по светлому, залитому солнцем лесу. Поскольку вызывали крайнее раздражение остальных участников матча. Ей просто заткнули рот охапкой травы. Среди этого свежескошенного сена оказалось достаточно травяного мусора, который попал девушке в дыхательное горло. Все её попытки вырваться и прокашляться, воспринимались как обычные капризы глупой девицы. Её опрокинули на спину и натянули рубаху на голову. Держали её крепко. Парней было шестеро.

Когда процесс закончился, Беспута, наблюдавшая за всем происходящим из некоторого безопасного отдаления, и встревоженная неподвижностью своей подруги, сдёрнула с лица её подол и констатировала смерть. Последующие дебаты с криками, истериками и слезами довольно быстро закончились цитированием фразы из моего, уже общеизвестного в общине, заклятия: «Семечки соберутся в горло твоё и задушат до смерти». На том и порешили.

Такое объяснение снимало с молодых людей вину за убийство. Заповедь «не убий» не была нарушена, поскольку — «Ванька-колдун. А мы чё? Мы ни чё. Оно само. Волшба, однако».

Светское наказание им тоже не грозило. В семье Пригоды уже не было взрослых мужчин, которые могли бы взыскать или отомстить за убиенную. Просить «правды» у общины тоже смысла не имело — Хохряк был мёртв, а сама община дышала на ладан, раздираемая склоками и оплакивая своих покойников. Третья сила — владетель — ещё не утвердился в «Паучьей веси». Старые порядки кончились — новые ещё не наступили. «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». И умирать — тоже.