Парикмахер - [16]

- Александра знала толк в жизни, - заявила золотистая примиряющим тоном. - Достаточно вспомнить ее недавний день рождения - она отпраздновала его в венецианском палаццо. Хотела бы я там присутствовать.

- Не ты одна! - добавила рыжеватая.

- Наверняка там было очень красиво, - сказала Беа. Наши глаза на мгновение встретились.

- Я вот только спрашиваю себя, - заметила рыжеватая, - как она могла позволить себе такое: виллу, гостей, дорогие закуски, шампанское?

Мы потягивали теплое вино.

- О мертвых либо хорошо, либо ничего, - напомнила золотистая.

- Хотелось бы мне сказать о ней что-нибудь хорошее, да не могу припомнить!

На мраморном полу со звоном разлетелось стекло. Барбара Крамер-Пех уронила свой бокал.

- Довольно! - воскликнула она. - Слушать противно!

Толстяк на подиуме прервал свою речь и раздраженно взглянул на публику. Головы повернулись в нашу сторону.

- Я больше не могу переносить вашу болтовню! - Барбара перевела взгляд с одной женщины на другую. Ее лицо стало смуглей обычного. - Найдется в зале хоть один человек, для кого Александра действительно что-то значила? Кто не станет злословить на ее счет?

Публика перешептывалась и с интересом ждала, что последует дальше. Рыжая и золотистая замолкли. Ева схватила за плечо свою секретаршу, но та стряхнула ее руку.

- Если бы Александра могла сейчас себя защитить! - воскликнула она и бросилась к выходу. Люди расступались перед ней - с любопытством, но некоторые и с уважением; кое-кто был искренне тронут. Толстяк на подиуме кашлянул, прежде чем произнести заключительные фразы.

- У тебя найдется в ближайшие дни время, чтобы зайти к нам в редакцию? - тихо шепнула мне Ева. - Мне хочется обсудить с тобой кое-что.

- Конечно, я тебе позвоню.

Она кивнула мне и пошла к выходу. Я успел заметить, что мужчина с орлиным носом поскорей подтолкнул к двери свою спутницу.

Дома я швырнул на стол каталог выставки и квитанцию такси. Лампочка на автоответчике нервно мигала: четыре сообщения. Я включил динамик, ожидая услышать голос Алеши. Вместо него в комнате зазвучал мамин голос, тон был деловой, словно она разговаривала со своим поставщиком. Она просила меня позвонить.

Я громко выругался, распахнул окно и, стащив с себя рубашку и брюки, остался в трусах. В комнате стояла невыносимая духота. Сообщение номер два - положили трубку; вероятно, кто-то ошибся номером. Рядом с телефоном лежала почта.

Я пошел в уборную, но дверь оставил открытой. Из динамика донесся шум, напоминающий покашливание. Потом:

- Господин Принц, я должна… - Треск. Трубку положили. Словно звонившая - а голос принадлежал, пожалуй, женщине - хотела что-то сказать, но внезапно передумала. Или ей помешали? Я спустил воду, подбежал к аппарату и нажал на кнопку повтора. Покашливание. Или это какой-то другой шум? «Господин Принц, я должна…» Конец. Знаком ли мне этот голос?

Звонок номер четыре. Тишина, показавшаяся мне очень долгой, и трубку положили. Кажется, я слышал чье-то дыхание? Или почудилось? Я озадаченно застыл перед ящиком. Обычно я узнаю тех, кто наговаривает свои сообщения. Вернувшись домой, я прежде всего смотрю, сколько сообщений на ленте, словно они служат индикатором моей популярности и востребованности в этом мире. Но бывает, что автоответчик приносит разочарование. Когда не звонит дорогой тебе человек, когда вообще нет сообщений либо, что хуже всего, когда звонивший, как сейчас, просто кладет трубку.

Из кухни я притащил графин с водой, «перно» и кубики льда. Мозаичный пол приятно холодил босые ноги. Я схватил трубку и набрал Москву, тринадцать цифр по памяти, чтобы наконец сообщить Алеше о событиях последних двух суток. Раздался щелчок - включилась связь - затем гудки, в тысяче километров от меня. Телефонный аппарат стоит там на маленьком столике возле дивана.

Когда я в первый раз побывал у Алеши в Москве, я почувствовал себя чужим, как это обычно бывает лишь на свадьбах. От центра, Красной площади, мы ехали на метро около часа. Алеша не захотел брать такси. Голубой состав стремительно мчался под землей. Меня нервировали стереотипные, гнусавые объявления по радио, которых я не понимал, грохот дверей, ударявшихся при закрытии друг о друга; меня удручали люди с замкнутыми лицами и огромными сумками, наполнявшие душные вагоны. Когда мы вновь поднялись на поверхность, я впервые осознал, насколько огромен этот десятимиллионный город. Жизнь в нем мирно шла своим чередом. Пожилые женщины продавали у выхода из метро сигареты и цветы, торговцы предлагали китайские кофточки и дыни. Алеша не обращал на них внимания. Вместе с другими людьми мы свернули на пешеходную дорожку, над которой висели полчища мошкары. По этой дорожке мы прошли через бурую, болотистую лужайку к кварталу высоких домов. Я схватил Алешу за рукав.

- Давай вернемся. Мне тут неуютно.

- Наш корпус не этот, а следующий. Ты еще не видел моего дома.

- Поедем назад в город, - просил я. - Этот квартал наводит на меня жуть.

- Я здесь вырос.

- Но ты уехал отсюда в двенадцать лет.

Алеша ничего не ответил и зашагал впереди, сунув руки в карманы брюк.

Через железную дверь мы вошли в низкий вестибюль с пустой кабинкой, где в былые времена, вероятно, сидел портье, поднялись наверх на грохочущем лифте - он пришел в движение в тот самый момент, когда Алеша нажал на кнопку. Кнопки были старые, неровные, со стершимися цифрами. В квартире на софе лежала старуха, рядом с ней стояло радио, из которого тихо лилась классическая музыка.