— Звонила моя кузина Ирэн, чтобы сообщить, что немного задерживается, она только утром прибыла из Триеста. Но к моменту подписания она будет здесь.
X
— Вы возвращаетесь в центр?
— Я еду дальше, я живу у моего дяди Солона в Бэйзуотере[18], — ответила Ирэн.
— Разрешите мне проводить вас.
— Скорее я должна проводить вас к гостинице, у меня машина.
— Но я хотел с вами поговорить, — настаивал Левис.
— Ну пожалуйста.
Они пошли рядом, пробираясь между многочисленными машинами, застрявшими, как обычно в обеденное время, в узких улочках, запруженных грузовиками и переполненными омнибусами, которые, застыв, словно в желе, беспомощно взирали на обтекающий их людской поток, выброшенный из контор и всасываемый подземными переходами; люди перекусывали, стоя в барах или чайных салонах компании «Воздушные хлебцы».
После гвардейских казарм дорога пошла вниз. Последние наездники, приехавшие еще утром, теперь возвращались; лошади, которых возьмут на вторую половину дня, еще не подготовленные к выезду, тем не менее находились в хорошей спортивной форме, предвкушая, что скоро их оседлают. Ирен и Левис пересекли газон лондонского Кенсингтон-сквера, где росли деревья с кронами аккуратными, как у генеалогического древа. Англичанки с фальшивым янтарем на шее возвращались, держа под мышкой, влажной от пота, романы в зеленых тряпичных переплетах, в сопровождении высоких нескладных кавалеров, шагающих на полусогнутых со шляпами в руках.
— Только что в офисе я боялся вас еще больше, чем на Сицилии.
— А сейчас?
— Меньше… Когда вы не заняты делом, вы больше похожи на обыкновенную женщину. Я часто о вас думал… Вы не сентиментальны?
— О нет, сентименты выдуманы людьми, у которых нет сердца. Я часто вспоминала Сан-Лючидо.
— Ну вот вы и вознаграждены. Вы — женщина деловая, умеете быть настойчивой.
— А вы — деловой мужчина, поскольку умеете уступать.
— Я объясню, почему уступил: чтобы увидеть вас, — произнес Левис с нежностью в голосе.
— Давайте говорить серьезно. Вы уступили, потому что не могли сделать иначе. В случае неудачи вас ожидали бы большие финансовые затруднения. Поскольку вы достаточно хладнокровны, вы не опоздали, а только «порезали себе палец», как говорят на Бирже.
— Финансовые затруднения у Франко-Африканской корпорации из-за вложенных шести миллионов? — переспросил Левис.
— Дело не в корпорации, — спокойно ответила Ирэн, — а в вас. Ведь вы предприняли это дело по собственной инициативе, не ставя в известность ваш Административный Совет. Думаете, мне это не известно? Вы действовали так из гордости, я, наверное, поступила бы так же. По мере того как трудности нарастали, — а я, не скрою, этому способствовала, — ваши личные ресурсы или ресурсы ваших друзей истощались; вы надеялись к определенному моменту уже получить прибыль, а приходилось вкладывать новые суммы. Иногда все-таки борьба одного против всех почти невозможна, не так ли? Я понимала, что вы можете обратиться к тем, у кого в руках финансы. Но догадывалась, что вы предпочтете скорее выпустить изыскания из своих рук, чем вовлечь компанию в дело в тот момент, когда оно в плохом состоянии. Разве я ошиблась?
Левис не поднимал глаз от земли.
— Нет, — резко бросил он. — Вы не ошиблись.
Оба помолчали.
— С вами неприятно иметь дело, — выговорил он. — Ну почему вы не женщина?
Кровь ударила Ирэн в голову, она покраснела, глаза наполнились слезами, губы задрожали.
Левис понял, что обидел ее. Он взял себя в руки.
— У вас и на сердце грусть или только в глазах? Извините меня. Я хотел только спросить, зачем вы думаете, прежде чем говорить? Почему вы не улыбаетесь? Почему в ваших глазах не вспыхивает интерес, когда речь идет о вас? Почему вы сосредоточены только на том, что делают другие?
Но Ирэн не могла оттолкнуть от себя еще ту, предыдущую фразу.
— Это не совсем то. Не надо шутить. Что вы хотели сказать, спрашивая меня, почему я не женщина? У вас такое впечатление, потому что я уравновешенна? Но это природная черта.
— Я тоже от природы уравновешен, — продолжал Левис. — Я могу расхаживать в темноте с полным стаканом, не пролив ни капли.
Она оборвала его:
— Не шутите.
— Но если серьезные дела завершены, разве нельзя немного расслабиться? Вам больше понравилось бы, если бы я — после моего поражения — впал в дурное настроение?
— Вы, как кот, все время падаете на лапы. Я не люблю фантазеров.
— А я не люблю праведников… Я опасаюсь фанатиков и ценю прощение.
— Восхищаюсь совершенством ваших аргументов. Так мы можем продолжать до утра. Уже два часа, а дядя Солон приходит в тихую ярость, когда опаздывают к столу.
— Прежде чем покинуть вас, задам последний вопрос: между нами не осталось ничего недоговоренного?
Ирэн пожала плечами:
— Нет, слава Богу, нет!
— Мне тоже так кажется, — произнес Левис.
Она ушла от него, сохранив полное самообладание и выдержку. Она ушла: четкий профиль, загорелое лицо, резко очерченные бедра, на тонких лодыжках прозрачные, хорошо натянутые чулки, еле обозначенная под свитером грудь, на ветру бьются у плеча кончики повязанного вокруг шеи платка.
Но в сейфе офиса в Сити — надлежащим образом оформленный договор о передаче прав на изыскания.
