Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь - [48]
— В любом случае, — продолжала она с настойчивостью, — мне надо знать, согласны ли вы уступить нам уже теперь часть прав? Тогда мы могли бы оказать вам ценную помощь.
Четкость слов убивала мелодию голоса, уничтожала подтекст: ее французский язык был безупречен, без всякого акцента, с очень точными оборотами, поданными в вежливой форме, без ошибок в выражении оттенков, с металлом назальных гласных, без модных сокращений, без лексической неряшливости. Язык сильный, но не натужный, полный достоинства.
Пока она говорила, Левис размышлял, как бы задать ей вопросы, которые он привык задавать женщинам с фамильярной, всегда выручавшей его учтивостью. Однако он чувствовал, что она ничего не ответит или выскажет ему чистую правду (а бывает ли другая?), и он не решился.
Первый раз в жизни перед ним был человек, абсолютно уверенный в себе, позволяющий себе выражать только те чувства, которые гарантированы кассовой наличностью.
И все-таки в ночной тишине голос, не теряя волевых интонаций, звучал приподнято, чуть изменив свою тональность.
Левис вдруг заметил, что он не вслушивается в то, что она говорит, поглощенный только переливами голоса; а ведь от него ждут ответа.
Две волны жасминного аромата накатились одна за другой.
— Сожалею, мадам, но принять ваши предложения не могу. Мы решили вести разработку сами.
Часть вторая
При пробуждении у Левиса не было ни опухших век, как у любителя бургундского, чьи почки мучительно трудились всю ночь, ни покрасневших глаз неутомимого книгочея, ни — как у влюбленных — синих кругов под глазами, этих своеобразных обручальных колец, ни липких прядей, как у танцоров на следующее утро после бала, ни характерной для азартных игроков кожи, хранящей отсвет зеленого сукна. Из-под простыни выглядывала голова тридцатилетнего мужчины с неправильными чертами лица, резко очерченным носом, мягким овалом щек. Пробивающаяся бородка подчеркивала тяжелую форму челюсти.
Левис никогда не приобретал ни мебели для офиса, ни рабочего стола, ни американских каталожных ящиков, ни смирненских[15] ковров, ни кресел, обтянутых свиной кожей. Творил он только в спальне, как поэтесса. Во время работы его окружали те же предметы, которые были рядом с ним постоянно — и когда он болел, и когда дремал, уронив книгу на пол, и когда целые дни проводил дома, и наконец когда изредка принимал у себя гостей. В шкафу работы Буля один ящик предназначался для рабочих папок, другой — для каталожных карточек, третий — для носовых платков, четвертый — для туалетных принадлежностей, пятый — для отчетов инженеров, шестой — для бумаг, у которых истекал срок действия (они пахли брильянтином). Когда Марсьяль входит сюда утром, он похож скорее на знакомого из провинции, приехавшего навестить своего друга, чем на секретаря, приносящего почту. Если Левис не ночует дома, Марсьяль находит на кровати записку с указанием, что покупать и что продавать, как только будет известен курс, с кем надо встретиться и т. д.
Дом, правда, быстро наполнялся людьми, все знали, что утром Левиса легче застать. Приходили клиенты, посредники, биржевые дилеры, агенты по перепродаже. Беспрерывные телефонные звонки — резкие, сварливые, перекрывающие дробь, выбиваемую ундервудом. По аппарату прямой связи, стоящему в изголовье кровати, он связывался с офисом, с инженерами, с персональным боксом на Бирже.
Просыпаясь поздно, он, не вставая с постели, сразу погружался в водоворот громко звучащих телефонных звонков-заказов по спросу и предложению. Вся эта активность, современный комфорт, напряженная жизнь, с предельной тратой нервной энергии и сложностью расчетов, резко контрастировала с его домом — пузатой виллой XVII века, дремлющей на одной из зеленых улочек левого берега. За окнами — сад Ле Нотра, точно восстановленный (включая галерею) нынешними хозяевами, выходцами из Мексики. Деревья и пруды в голубоватой изморози — уже наступила настоящая зима. Ничто не напоминает Сицилию, если не считать образцов серы в чаше — каждый со своей этикеткой — и редких ультрамариновых сполохов на небе.
Не выбираясь из постели, Левис дает указания, уточняя детали спорных вопросов.
«Я кустарь, работающий на дому, — говорил он. — У меня нет цели „привлечь богатство“, стать „золотым королем“, иметь „власть, которую доставляют деньги“ или делать еще что-либо из того, что так волнует консьержек. Работа меня забавляет. Обсуждать проценты по ссуде мне интереснее, чем править парусом; составлять договор с каким-нибудь обществом интереснее, чем играть в покер. Вот и все».
На Административном Совете Франко-Африканской корпорации Левис не стал докладывать о результатах своей поездки на Сицилию. Реализуя свой замысел, — а Левис был упрям, — он собрал кое-какие капиталы и основал акционерное общество на свои собственные средства; акции уже печатались. Как только все будет готово, он добьется, чтобы они прошли котировку сначала в Париже, затем в Триесте и Нью-Йорке. Бригада механиков, специалистов-химиков, техников-монтажников уже отправлена. Левис рассчитывал в конце месяца начать в Сан-Лючидо серьезные работы.
