Парень с большим именем - [185]
— Так-таки и видел?
— Так и видел, сам вовсе не много придумал.
Все, кто приходил на школьную выставку, подолгу останавливались у Сергунькиного сна, хвалили парня и толковали:
— От дедушки сноровку перенял. В свои-то годы Меркул и рассмешит игрушкой, и плакать заставит. От заказов не знал как отбиться. Это он в старости разучился, руки не те.
Приходил поглядеть на работу внука и дед Меркул, обошел ее со всех сторон, квакнул старческим довольным смехом и молвил:
— Обогнал деда-то, перерос.
Узнал, что на «сон» есть покупатели, дают сто рублей, посоображал что-то, отозвал внука в сторону и шепнул:
— Теперь ты работай, а я играть буду. Народ-то не совсем дурак, понимает.
В часы, свободные от школы, Сергунька резал из дерева, лепил из глины. Ему ничуть не мешала фабрика своими тысячами одинаковых матрешек и коньков. У фабрики покупали кто хотел подешевле, у Сергуньки — кто хотел поинтересней.
Резал и дедушка Меркул. Он не мог жить без этого, но торговлю игрушками бросил.
Перед ним стоял Сергунькин сон, внук не продал его, а подарил деду. И Меркул, глядя на него, истинно, без всякой зависти, радовался, что ловкость его рук, умение оживлять мертвое дерево и глину перешли к Сергуньке, и частенько говаривал:
— Раньше я забавил его, теперь он меня забавит. Мы с внучонком хорошо обменялись.
КУРТКА
Все шло своим чередом: стаял снег, отшумели полые воды, по обочинам дорог вытянулись гладкие тропинки, на стволах вишен я нашел мелкие прозрачные капельки смолы, капельки этого года.
Задержались только гроза и ливень. Небольшие дожди моросили раза два, но они были слишком немощны, чтобы уничтожить следы, которые оставил ушедший год. На полях, на лугах, на плохо обмытых крышах продолжала лежать грязная плесень. На деревьях висела замусоренная паутина, покинутая хозяевами.
Я был в сарае, собирал велосипед и с досадой поглядывал в просвет двери на пустое небо.
Гроза пришла с другой, не видной мне стороны. Она явилась уже зрелая: с ветром, громом, ливнем и градом. Ветер первым же порывом сорвал всю старую паутину, потом начал выламывать сушняк. Земля покрылась белой пеной.
«Сильней ее, сильней. Вот так, вот это баня», — радовался я ливню, который все усиливался.
Глядя на грозу, я думал все о таком, что оставило в моем сердце незабываемую радость: о своих путешествиях в тундру, в горы, к морям и океанам, думал о нечаянных встречах, о любви, о своем вольном деревенском детстве. Гроза, тоже как незабываемая радость, входила в мое сердце, входила как молодость, как победа живого над мертвым.
Минул какой-то срок. Град кончился, присмирел и ливень. Я решил, что можно не прятаться больше в сарае. Я люблю ходить под дождем, бурлить ногами потоки, мять размокшую землю, глядеть на обмытые цветы, они тогда бывают такие ненаглядные, как звезды.
Да мне и нужно было идти. В этот час в одной школе было назначено чтение моих рассказов. Дождь меня не пугал, от него у меня была защита — кожаная куртка.
Но куртки не оказалось на знакомом гвозде; поискал — не оказалось и во всем доме. Значит, когда я думал свои радостные думы, куртку украли. Мне стало досадно и грустно: опоганили мои думы, теперь они всегда будут приходить ко мне, испорченные памятью о краже.
Опоганили и грозу, она уже не останется для меня как радость.
В школу я сильно запоздал и пришел унылый.
Меня обступили ребята.
— Дядя, видел грозу? Какая!.. — и на секунду затихли.
— Дядя, дядя, а ты про что будешь, про страшное?
Я рассказал про куртку.
— Когда пропала? — спросил один из мальчуганов. Он был забавный, этот мальчуган, рыжий как подсолнух.
— В самую грозу.
Мальчуган задумался и вдруг воспрянул:
— Нет, не украли!
И я и все ребята удивились, откуда «подсолнух» знает.
— Кто-нибудь куда-нибудь шел без куртки, тут гроза, а ему скорей надо, вот и надел. Принесет.
Тут все ребята начали уверять меня, что куртка обязательно найдется. Ее мог взять почтальон, прикрыть письма и газеты. Мог взять и монтер — монтеры проводят электричество в совхоз. Ребята называли пастухов, плотников и еще многих. В грозу куртка могла понадобиться всякому.
«Нет, — подумал я, — ошибаетесь. Она пропала. Я прожил много лет и знаю побольше вашего, — но тут же следом подумал обратное, — а вдруг?..»
В ребячьих словах и лицах была такая уверенность, что перед ней пошатнулся мой многолетний опыт.
Весь вечер поглядывал я на улицу и следующий день начал с того, что первым делом подбежал к окну.
— А что, если они правы?
Вдруг в окно постучали. У окна стоял знакомый тракторист. Он положил на подоконник мою куртку и начал извиняться.
— Выехал в одной рубахе, а тут град. Побежал к тебе, тебя нет. Осмелился самовольно. Не сердись!
Я прервал тракториста:
— Спасибо, что взял!
Тракторист, наверное, подумал, что я чудак. Он именно так и поглядел, как глядят на чудаков, с доброй, снисходительной усмешкой. Но я не чудак. Я сказал искренне, без всякого чудачества. Я и ребятам сказал спасибо. Я ведь родился в старое время и с малых лет привык думать: если что-нибудь исчезло — значит, украли; если стукнули в окно — значит, нищий; если телеграмма — значит, обязательно несчастье: смерть, болезнь.
