Парень - [21]

В гимназии наш парень познакомился и с будапештскими сверстниками: ведь в гимназии они составляли большинство. Как-то один преподаватель объяснил ему, что его, то есть нашего парня, взяли в гимназию не из-за его успехов в учебе, а потому, что есть такое распоряжение: в элитных учебных заведениях, в число которых входила и эта гимназия, должен быть некоторый процент детей из простых семей; вот почему в каждом классе есть по шесть учеников, которые живут в общежитии, — это почти двадцать процентов от общего состава. То есть принимать этих ребят гимназия должна по приказу сверху; к тому же потребности развития народного хозяйства требуют все больше и больше дипломированных специалистов, а это значит, что тех выпускников вузов, у которых и родители имеют высшее образование, будет уже недостаточно. А преподавателей это тоже устраивает, потому что дети, поступившие в гимназию из провинции, рады, что могут здесь учиться, и не смеют противиться воле учителя, в результате улучшаются показатели всего класса.

Наш парнишка, как и обещал ему преподаватель, который сказал, что дипломированные родители охотно приглашают детей из провинции в гости, хотя парнишка не связал это напрямую с обязательными двадцатью процентами, — словом, парнишка наш бывал в гостях у будапештских сверстников, потому что, как объяснил преподаватель, а у него в этом отношении был опыт, ведь это был не первый такой учебный год, — в общем, будапештские семьи тоже чувствовали, что этот двадцатипроцентный показатель им надо как-то иметь в виду и что таким образом, через детей из простых семей, они станут ближе к народу, и никто не сможет сказать о них, об этих, часто занимающих ответственные посты будапештцах, что они мыслят недостаточно демократично, что не любят, а то и презирают жителей провинции, трудовое крестьянство или, не дай бог, цыган. Каждый человек — это человек, — твердо заявляли они, а потом на службе рассказывали, что недавно у них был в гостях паренек из деревни, приятель их детей. Да, что говорить, эти деревенские пока еще такие воспитанные, такие уважительные, не то что наши, которых либеральное воспитание вконец испортило; у этих деревенских и наши могли бы поучиться хорошему, рассказывали они; они, конечно, не замечали, что эти деревенские больше молчат потому, что не знают, что сказать, не знают, к кому надо обращаться на «ты» и к кому на «вы», вот и помалкивают. А если бы не стеснялись своей неотесанности, то словами, а то и автоматной очередью, окажись под рукой автомат, положили бы конец семейному обеду, на котором родственники хвалятся друг перед другом, до чего талантливы их дети, как хорошо устроились их ближние и дальние родственники: представляете, так часто ездят за границу, что календаря не хватает все отмечать, а сейчас вот собираются продавать дачу на Балатоне, чтобы купить побольше, а может, и не продадут, оставят и ту, старую, пусть будет, пригодится детям когда-нибудь.

В одной такой семье, куда парнишку нашего пригласили не на обед, а попозже, он, например, узнал, что такое горячий сэндвич. Поразил его не только сам сэндвич — до сих пор он ни разу такого не ел, — но и то, что приготовлен он был не матерью одноклассника, а отцом. Все в нем было невероятно вкусно: и сыр, внутри расплавленный, снаружи запекшийся, подрумянившийся, и хлеб с хрустящей корочкой; очень понравился парню сэндвич, и он подумал: когда он будет ученым, то обязательно будет жить в такой же квартире и с утра до вечера есть горячие сэндвичи. И приятелям своих детей будет их готовить, особенно тем, которые выросли в деревне и которые так были счастливы — вот как он был счастлив, когда под зубами хрустнула корочка запекшегося сыра, — пускай едят, растущий организм нуждается в пище, богатой белками и углеводами. А сэндвич богат белками и углеводами, так что он не будет жалеть сыра, как не жалел и отец нынешнего приятеля парнишки.

В общежитие он вернулся поздно и получил замечание.

В выходные родители ждали его дома, в деревне, и он дважды в месяц ездил к ним. Как и в детстве, дома ему ничего не надо было делать. У отца даже в мыслях не было брать его с собой в поле, чтобы, скажем, поскорее справиться с рыхлением кукурузы. Не надо от парня требовать ничего такого, парня ждут совсем другие дела. Да и во время долгих летних каникул он не помогал родителям, а захоти он поработать, его, пожалуй, просто прогнали бы. Мать и отец сердито закричали бы на него с середины кукурузного поля, появись он там со старой мотыгой, которую отыскал во дворе, чтобы пойти помочь родителям: втроем-то все быстрее, — отец или мать, а то и оба сразу закричали бы на него, замахали руками, появись у парня мысль о помощи, — мол, нечего тебе тратить на это время, оно тебе на другое нужно, не на то, чтобы землю ковырять, и после этого родители еще долго с презрением говорили бы о своем труде, о том, что составляло всю их жизнь, и вздыхали бы с облегчением: их сыну уже не придется этим заниматься, и это будет им воздаяние за бесконечный тяжкий труд.

Так что парень наш читал. Читал все лето напролет, читал огромные, массивные тома, главным образом исторического и философского содержания, которые и в руках-то держать было нелегко, а уж понять и усвоить! В классе у них четверо собирались пойти в историки, это и побудило его заняться философией. Он подумал, что это все-таки более клево, чем быть одним из четырех, которые выбрали для себя профессию историка. Он и в класс с собой притаскивал толстые тома, все видели только, что это, скажем, работы Гегеля по философии истории. Многие сверстники с удивлением, даже с завистью размышляли: и как это он может прочитывать от корки до корки такие книги, в которых ничего понять нельзя? Одна из одноклассниц на перемене заглянула в книгу, которую наш парень оставил раскрытой на 217-й странице, и наткнулась на абзац, который начинался так: но поскольку кристалл есть эта спокойная цель, движение оказывается чем-то иным по отношению к его цели; цель еще не существует как время. Неужто ты это понимаешь, спросила она у нашего парня, на что он без раздумья ответил: это еще в общем ничего, тут много такого, что даже я не сразу могу просечь. После этого одноклассница не влюбилась в нашего парня, хотя он-то как раз втайне рассчитывал, что влюбится, а наоборот, подумала, надо же, кретин, на такую чушь тратит лучшие годы. Наш парень не смог сообразить, что ему следовало ответить, чтобы она не отвернулась тут же к соседке по парте, а соседкой по парте у нее была одна толстушка, и не прочитала той еще раз, вслух, фразу из книги и чтобы обе они, с соседкой, которая вообще-то считалась не самой успешной ученицей, а кроме того, не нравилась нашему парню, потому что он считал ее слишком толстой, ему нравились только девчонки с безупречной внешностью, какой и была та девчонка, которая прочитала злополучную фразу, — словом, он понятия не имел, что ему нужно было бы сказать, чтобы они, та, которая ему нравилась, и та, которая совсем не нравилась, не прыснули со смеху и не переглянулись с выражением, дескать, ну и кретин же этот парень.