Парашюты на деревьях - [33]

— Теперь мы караулим вас и день и ночь — такой приказ получили от полиции. На дежурства выходят все цивильные, — пояснил старик. — Вот и меня, старого, заставили. Нет теперь для вас места здесь, в Пруссии. Тут все против вас. Посты и посты. Вся Восточная Пруссия в постах: солдаты, полиция, жандармерия, теперь вот и мы тоже на посту…

— Снимаю тебя, старик, с поста, — впервые за много дней улыбнулся Шпаков.

Мы углубились в лес, чтобы осмотреться, выбрать для дневки более подходящее место: укромное и в то же время хоть немного открытое солнцу, если установится погода. «Снятый с поста» Шлаковым немец упал на колени и, вытянув вперед руки, как прославляющий аллаха мусульманин, взмолился.

— Я не виноват! Я ни в чем не виноват. — Он, видимо, решил, что пришел его конец. — Нас заставили дежурить — всех заставляют… — Его белая с синеватым отливом, редкая бородка дрожала. — Пожалейте моих внучек. У меня их двое: Анна и Нора. Одной семь, другой четыре года. У них нет отца: мой сын погиб в России. Внучки ждут меня. Я должен вернуться, обязательно должен, слышите… — срывался он на плач.

— Успокойся, старик, — предупредил его Шпаков.

Старик перестал причитать, опустил руки, но ненадолго. Но теперь уже как можно тише снова стал канючить:

— Я ничего не видел, ничего никому не скажу. Буду молчать как рыба, пусть отсохнет мой язык, если скажу кому хоть слово. Я должен вернуться к своим внучкам. Прошу вас…

— Пусть идет, начерта он нам, — расчувствовалась Аня.

— Вечером отпустим, — раздраженно сказал Шпаков.

Старик перекрестился.

— Смотрите на него! Я думал, что среди этих извергов нет верующих. А это — немец и крестится, — удивился Зварика. Он уже успел развалиться под елочкой, вытянув свою больную ногу.

— Одно другому не мешает, — возразила Зина, — хуже их зверей и не придумаешь. Но не все же такие. Люди разные бывают. Неужели здесь одни гитлеровцы остались?

— Мои предки — литовцы. Вы слышите — литовцы! — как бы поняв смысл разговора, слезливо твердил старик.

— Остановимся здесь, — распорядился командир, осмотрев вокруг лес, не обращая никакого внимания на последние слова старика.

Мы присели, прилегли, примостившись кто как сумел.

— Ты, Иван Иванович, понаблюдай пока, — Шпаков посмотрел на Мельникова выжидающе.

— Может, слегка «повеселимся» сначала, у меня кое-что осталось.

— Немного потом.

Мучила жажда, хотя от воды, как говорится, не было спасения, сутками мокли под дождем, но напиться не было откуда. Из луж пить опасно — можно схватить болезнь, а больному тут не только никакого лечения, но и никакого спасения. Роса буйными каплями свисала на ветках, на листьях, живыми бусинками дрожала на траве. Генка, задрав голову, встряхивая ветку, осыпал себе в рот капли росы. Я тоже попытался заняться этим. Но разве таким образом напьешься или утолишь жажду. Получалось как в сказке: по бороде текло, а в рот не попадало. Это только дразнило, еще хуже жгло в горле, в груди.

Опершись спиной о толстый камель, а вернее о вещевой мешок, я подобрал под себя ноги, зажал между коленями автомат и вскоре забыл и о жажде, и о голоде, и, вообще, обо всем на свете: одолел сон.

Не знаю, сколько я спал, но почувствовал, что во сне меня кто-то тормошит, а затем больно ударил в бок. Я никак не мог открыть глаза — хотел, но не мог. И только когда чья-то рука свалила меня набок, проснулся. Я увидел старика, который сидел почти рядом, и Генку Юшкевича.

— Бежим, немцы! — злобно крикнул Генка.

Этого было достаточно, чтобы я мгновенно подхватился. Сон как рукой сняло. Теперь я и сам заметил серую, как ворона, фигуру солдата с винтовкой наизготовку. Справа и слева — еще и еще солдаты. Почему-то мне показалось, что они не идут, а стоят. А может, и впрямь они в этот момент остановились.

Пригнувшись, мы шмыгнули за елочки, так и оставив сидеть старика. Вслед раздались выстрелы.

Перебегая лесную дорогу, заметили на ней солдат с собаками. Думали, сейчас пустят собак, потому, спрятавшись за стволы деревьев, вскинули автоматы. Они были нам хорошо видны. Но немцы, будто и не заметив нас, повернулись и пошли в обратном от нас направлении. Позже мы неоднократно были свидетелями подобных случаев. Объяснение им было довольно простое — никто не хотел лезть под пули, никто не спешил умирать.

— Быстрее, быстрее, — торопил меня Генка. — Наши должны быть где-то здесь.

Когда мы догнали своих, Шпаков на ходу заглядывал на карту. А Генка мне рассказал, как тихо подошли немцы, заметили их уже совсем близко.

— Хорошо, что мы их увидели первыми. Шпаков подал знак отходить. Мы поднялись — ив ход. Оглядываюсь, а ты сидишь на месте и старый немец возле тебя. Я вернулся… Еле растормошил. Ну и спал же ты! — никогда так не было. — Спеша говорил Генка, будто боялся, что не успеет досказать.

Часа два мы отходили, стараясь далеко не отрываться от немцев, которые, растянувшись цепью, прочесывали лес, подпускали их настолько, чтобы иной раз не только слышать, но и видеть их.

Впервые они напали на нас исподтишка. Обычно они вели проческу леса с шумом, треском, улюлюканьем. Мы назвали их эту тактику на охотничий манер — «гоном». Потому что так же, как и в охотничьем гоне, она рассчитана была на то, чтобы поднять нас со стоянки, как зверя с лежки, спугнуть, нагнать страх, заставить бежать, забыв о всякой другой опасности, пока мы не попадем на засаду. Но эта тактика на протяжении многих дней не дала никаких результатов. Поэтому, видимо, они решили попробовать по-новому: выследить и напасть внезапно. Но и мы были не лыком шиты. В группе «Джек» были достаточно опытные разведчики, знакомые с фашистскими повадками еще по белорусским лесам. И хотя обстоятельства были далеко не одинаковые — здесь мы были лишены главного козыря: поддержки населения, но все же нажитый опыт выручал, да еще и как выручал. Немцы быстро убедились, с кем имеют дело, поэтому и пробовали разные способы борьбы с нами.