Параноики вопля Мертвого моря - [70]

«Добываемая в естественном виде на берегах Мертвого моря, наша особая природная грязь содержит исключительно высокую концентрацию минералов, необходимых для здоровья кожи, и состоит из нескольких слоев тысячелетиями осаждавшейся глины».

Интересно, как будет «Мёртвое море» на всех этих языках. Наверное, это просто. Мег Morte, Mar Motto, Mar Muerto, Toten Meeres, Dode Zee, Doda Havets, Dodehavets. Единственное, чего мне не прочесть — так это по-русски, потому что я не умею читать кириллический алфавит, и по-фински, потому что это не индоевропейский язык. Mutanaamio. Нет, это скорее «грязевая маска». Huuhdsta, что ли. Не знаю.

— Ты уже все? — спрашивает Кармель.

— Чего?

— Что ты там делаешь?

— Читаю.

— Что на упаковке, что ли? Только не говори, что опять переводишь.

— Не перевожу. Искал тебе увлажняющий крем.

— Я его уже нашла. Пошли.

— Ты что, покупаешь «Зару»?

— А что с ним не так?

— Возьми лучше вот этот, — говорю я и показываю на коробочку «Ахавы».

— Это же маска из грязи. Мне нужен увлажняющий крем.

— Нет, возьми «ахавовский».

— Сам бери. А я беру вот этот. Ты идёшь или как?

Кассир пробивает наш чек, и я стою с нашими чемоданами в руках, апатичный, бесполезный, и жду, пока Кармель соберёт сдачу. Мы поднимаемся в наш номер на третьем этаже — лифт не работает — и я почему-то уверен, что там всё будет не по-человечески: промятая кровать, унитаз протекает, грязные занавески, окно во внутренний двор. До Иерусалима полчаса езды. Мы просто соберёмся и уедем.

Но вот мы входим в комнату, и там все вроде в порядке. Даже лучше, чем в порядке, я даже слегка разочарован. Все чистое, опрятное, в ванной комнате ни пятнышка, все выглядит нетронутым — а я ведь забыл, что все это построено лишь несколько месяцев назад, — и даже вид из окна есть, и какой вид! Слишком хороший вид, почти нереальный: мы видим Мертвое море и горы за ним, и чистое небо со всеми планетами и созвездиями, и даже те три звезды меча Ориона, которые, в отличие от гораздо более яркого кушака, всегда трудно разглядеть.

— Ну, — вздыхаю я и бросаю чемодан Кармель на кровать, — чего тебе сейчас хочется?

— Заняться сексом?

— А твой муж всё еще жив?

— А что ты спрашиваешь?

— Ты про него уже долго не говорила.

— И ты думаешь, сейчас самое время, да?

— Для секса?

— Нет, чтобы о нём поговорить.

— О твоём муже?

— Да.

— Что с ним происходит?

— Ничего. Ничего такого, чего ты не знаешь. Да, он умирает. Нет, он ещё не умер. Хочешь узнать ещё чего-нибудь?

— Я просто хотел спросить.

— Зачем? Ты хочешь, чтобы он уже умер, и тебе не надо было бы чувствовать себя виноватым? Или тебе хочется, чтобы он был жив, чтобы тебя хоть это возбуждало?

— Знаешь что? Мы ведь можем этим не заниматься.

— Сексом? Это была твоя идея.

— Моя? Ты сама предложила.

— А если бы я этого не сделала, ты бы об этом сам никогда и не подумал.

— Кармель, чего ты вообще хочешь? Ты зачем притащила меня сюда, в Иерихон? Поругаться?

— Тебе, похоже, даже нравится. У меня такое ощущение, что ты лучше бы поругался со мной, чем потрахался.

— Чушь какая. Зачем ты все это говоришь?

— А зачем ты заговорил про моего мужа?

— Я? Да это ты только и говоришь мне о нём, всё время: врачи сказали то, врачи сказали сё. Хватит про него вспоминать, и я не буду говорить про него.

— Что ты к нему привязался? Ты же знал, что я была замужем, когда мы познакомились, так?

— Да, но ты сказала, что он умирает.

— Умирает.

— Так что же он всё ещё жив?

— А что это ты так забеспокоился?

— Он умрёт или нет?

— Ты меня трахнешь или нет?

— Как тебя трахнуть?

— Да как хочешь.

Я даю ей пощёчину и приказываю раздеться. Кармель снимает маечку «Харли-Дэвидсон» и лифчик, потом туфельки, джинсы, носочки и трусики, бросая всё на ковер. Она стоит передо мной, обнажённая, и не говорит ни слова. Зачёсывает назад пальцами волосы. Обнажённая, она выглядит меньше ростом.

Я приказываю ей повернуться спиной и стать на четвереньки. Достаю маленький тюбик смазки из её косметички, выдавливаю несколько капель себе на ладонь и засовываю средний палец ей в зад. Она охает. Я вращаю пальцем у неё внутри, то всовываю его, то высовываю, внутрь и наружу, туда и обратно. Она опирается на бежевый ковёр плечами и щекой, заводит руки назад, берёт свои ягодицы и пошире раскрывает свой тугой розовый анус.

Я продолжаю работать пальцем. Она закрывает глаза и вжимается правой щекой поглубже в ковер. Я нашариваю пульт от телевизора. На иорданском канале «Новости» на иврите. Диктор, пожилой, седоволосый, черноусый араб, сообщает, что сегодня израильская армия совершила очередное вторжение на палестинскую территорию, разрушила пятьдесят девять домов, оставив без крова более четырёхсот человек. Я шлёпаю её по заднице и глубже засовываю палец, она пытается увернуться, но я держу её за талию и шлёпаю её ещё раз. Я переключаюсь на израильский канал. Диктор, брюнетка лет тридцати, у неё прямые волосы и милая улыбка, она говорит на великолепном, чистом арабском. Она высовывает кончик языка между зубками и чересчур тщательно выговаривает все эти возбуждающие интердентальные щелевые звуки, которых нет у нас в иврите. Она сообщает, что было разрушено всего тридцать четыре дома, из которых в танки летели камни террористов. Я шлёпаю Кармель ещё раз, сильнее, и ещё сильнее. Переключаю телевизор на киноканал, где как раз идут «Звёздные войны». Оби-Ван пытается уговорить юного Люка оставить родную планету и присоединиться к повстанцам. Люк отвечает «нет». Не хочет стать героем. Я раздеваюсь.