Параноики вопля Мертвого моря - [35]

— Не волнуйся. Я им скажу, что ты чокнутый.

— Чего стоят твои слова? Ты ведь всего лишь помощник медсестры.

— А что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Ты ничего не сможешь сделать. Когда меня придут забирать, ты будешь стоять в стороне и смотреть.

Чего ему от меня надо? Нет бы молол чушь, как нормальный псих.

— Я так понял, ты книгу не читал?

— Не читал.

— А теперь говоришь, что ты — Пятница.

— Я не Пятница, я — медведь.

— Ибрахим Ибрахим, ты не Пятница, не медведь. Ты — это ты. И пока ты тут, на реабилитации, тебя научат многим вещам. Одна из них — снова построить себя из разобщенных частей.

— Я — медведь.

— В книге нет медведей. У Робинзона Крузо есть собака, кошка, попугай и козы. Медведей нет.

— Я — медведь.

— Ладно. Иди, скоро ужин.

— Ладно.

Только я собираюсь пойти в столовую проверить, кто сегодня дежурный и — что важнее — избавиться от Ибрахим Ибрахима, меня перехватывает Абе Гольдмил и сует мне под нос свой блокнот.

— Вот, — сообщает он, — прочти это.

Автостопом вдоль и поперек твоих рельефов

Мои кармические ботинки ласкали твои гранитные хребты.

Я был настоятелем в твоих владениях,

Я стоял и смотрел, как ты вздымаешь свою снежную грудь

К моим жилистым волосатым ногам. И я прильнул

Своими пьяными от Дзэн губами куда-то под твой плодовитый колпак.

Я забрался туда, где селятся орлы и койоты

И приготовил себе миску грошовой еды.

Я сказал: «Я хотел бы прикоснуться к твоему зеленейшему лесу,

И левитировать над твоими самыми крутыми холмами».

Ты сказала: «Да брось свою буддистскую чухню, чувак,

И вонзи свою дхарму поглубже в моё устье».

И я сказал: «Прощай, я ухожу в Тибет.

Дождешься ты меня?» А ты: «Ещё бы нет».

Вызываю доктора Химмельблау. Она приходит и дает Абе Гольдмилу еще дозу тегретола. «Но беспокойтесь, — говорит она, — я уже заметила, что он последнее время был подавлен, так что я увеличила ему дозу антидепрессанта. Но, по всей видимости, он от него перевозбуждается. Попробуем уравновесить его стабилизаторами. Дайте мне знать, если он снова станет буянить».

— Хорошо.

Они говорят, что я злой. Доктор Химмельблау говорит, что постоянно надо быть начеку. Она уходит как раз в тот момент, когда приносят еду: жирная яичница, консервированные сардины, переваренные макароны (опять) и много хлеба. Если в кухне не хватает продуктов, нам приносят много хлеба. Пациентам это нравится. Если бы они только могли (точнее, если бы я им позволил) они бы жевали хлеб целыми днями. Они говорят, что я морю их голодом, а доктор Химмельблау говорит, что им необходимо понять значение слова «мера», и ограничивать их есть наша обязанность.

После ужина я пытаюсь отловить кого-нибудь, кого я ещё не допрашивал насчет Робинзона Крузо — посмотреть, живы ли они. Деста Эзра разговаривать не будет. Ассада Бенедикт на кухне, моет посуду. Урия Эйнхорн у себя, и, наверное, спит. Разбудить его? Поговорить о Робинзоне Крузо? Навряд ли. Мне придется будить его в восемь — прием лекарств, — так что я не вижу смысла дважды соблюдать весь процесс пробуждения нарколептика [25]. С тем же успехом можно попытаться поговорить с некромиметиком [26].

Ассада Бенедикт наклонилась над раковиной. На ней длинный клеенчатый желтый фартук. Она медленными круговыми движениями намыливает тарелки.

— Как дела?

— Хорошо. Я сегодня лучше себя чувствую. Намного.

— Правда?

— Да. Я думаю, что мне уже пора обратно.

— Куда?

— Домой.

— Домой? У тебя нет дома. Ты здесь уже сколько?

— Шесть лет.

— И ты думаешь, что после этих шести лет ты можешь вот так уйти из больницы домой?

— Я не про сейчас. В будущем. Может, на следующей неделе.

— На следующей неделе. А два часа назад ты говорила, что ты мертвая.

— То было два часа назад. Сейчас, по-моему, все кончилось.

— Что кончилось?

— Смерть.

— Смерть кончилась?

— Да. Я думаю, что меня можно выпустить.

— А почему бы тебе не поговорить об этом с доктором Химмельблау. Это она решает, а не я.

Бедная Ассада Бенедикт. Это государственная больница, что означает, что ей придется пробыть здесь столько, сколько будет существовать государство. Её семья избавилась от нее сто лет назад, когда она только начала говорить о том, что она мертвая. Потом она годами скиталась по всяким приютам и учреждениям и, наконец, осела у нас, в реабилитационном блоке.

— Хорошая мысль, — говорит Ассада Бенедикт. — Я поговорю с доктором Химмельблау. Она меня выпустит. Она хорошая женщина.

— Ладно, послушай меня. У меня есть вопрос.

— Да?

— Ты читала «Бродяг Дхармы»?

— «Бродяг Дхармы»?

— Ой, нет, извини, я ошибся. «Робинзона Крузо».

— «Робинзона Крузо»?

— Да, «Робинзона Крузо».

— А почему ты сказал «Бродяги Дхармы»?

— Я перепутал, извини. Я имел в виду «Робинзона Крузо».

— Да, я читала «Бродяг Дхармы».

— Мне не интересно про «Бродяг Дхармы». Я просто перепутал. Это все из-за вас, вы меня с толку сбиваете. Вы и вся чушь про «Бродяг Дхармы».

— Ну, — говорит Ассада Бенедикт и трет светло-голубые тарелки грязной, потрепанной губкой, на которой уже и мыла нет, — обе книги про рабов, так что их легко спутать.

— Про рабов?

— Конечно. У Робинзона Крузо есть Пятница, а у бродяг Дхармы есть Принцесса.

— Принцесса? Какая ещё Принцесса?

— Ну девушка. Которую они пускают по кругу в самом начале книги.