Парадоксы Зенона - [12]

Он спросил ее, сколько всего существует богов.

«На Земле нас семнадцать, – сказала она, – а во всей Вселенной восемьдесят девять. Некоторые из нас ушли в космос и бродят от звезды к звезде; иногда случается, что на Землю прилетает бог родом из какой-нибудь другой галактики и рассказывает о звездах из драгоценных камней, над которыми светят разноцветные солнца, и о звездах, прекрасные обитатели которых живут в пламени, пылающем по всей поверхности звезды, о планетах, покрытых джунглями, о лабиринтах белого дворца, построенного меланхоличным и диким аристократическим родом на комете, несущейся во Вселенной. Думаю, что когда-нибудь я тоже уйду во Вселенную, я хотела бы узнать все звезды, планеты и метеоры, о которых мне рассказывали, но на это еще есть время, у меня много времени…»

«А бог, который правил тут до тебя? Я слышал что-то о черном ките».

«Это был всего лишь демон, хотя и довольно могущественный, люди в этом не слишком разбираются. Демонов много, их гораздо больше, чем богов. Некоторые из них принимают образ людей, животных или вещей. Когда я покидала Прагу, там жили три демона, выглядевших как вещи. Это были урна на Кржижиковой улице, памятник Яну Гусу и Национальный театр. После своего превращения я подружилась с памятником Гусу. Это демон с нежной и робкой душой, который предается тихим мечтам на Староместской площади и вспоминает о звездах, где он прежде жил. В то время это существо было мне ближе всех, было моим единственным другом. Я по нему очень скучаю и жду, что он навестит меня в моем подводном дворце и немного погостит тут».

Астроном удивился, как памятник может попасть в море; богиня ответила, что демоны умеют довольно быстро перемещаться в любом обличье, но не любят двигаться и потому стоят на месте.

«Памятнику Гуса потребовалась бы неделя, чтобы добежать до Португалии, – подсчитывала она, – а потом еще две или три недели он бы добирался до меня по морскому дну: под водой ведь двигаешься медленнее».

Астроному показалось странным, что пражские демоны избрали в качестве оболочки вещи, сделанные человеком.

«Демоны любят переселяться в предметы, здания или произведения искусства, – объясняла богиня. – Они направляют руку мастера или художника и таким образом сами создают тело, которое их устраивает. Такое тело обычно похоже на их истинное обличье. Мой друг демон, ставший теперь памятником Гусу, долгие столетия был большой медузой, жил так сто тысяч лет на планете в отдаленной части Вселенной, на планете, полностью покрытой замерзшим океаном, над поверхностью которого не выступал ни один континент, ни один остров. Демон был единственным жителем этой планеты, он плавал по холодному океану подо льдом, точно с мячами, играл с камнями на дне и сочинял длинные истории о вымышленных друзьях и семье; только во время короткого лета, которое наступало раз в сто лет, случалось, что замерзший океан кое-где таял – тогда демон вылезал через полынью из воды, ложился на лед и смотрел на бесконечную равнину, освещенную синим солнцем. Вот почему круглый плоский постамент памятника напоминает верхнюю часть медузы, а вертикальные фигуры – ее щупальца. Иногда случается, что демоны не могут привыкнуть к новому телу и решают принять прежний облик. Вполне возможно, что памятник Гусу по ночам превращается в такую же большую студенистую медузу с извивающимися щупальцами, которая лежит на Староместской площади».

Астроном расспрашивал о ее жизни до того, как она стала богиней. Оказалось, что она на два года моложе его и до своего превращения жила в Праге. Он слышал об ее отце, который был довольно известным марксистским философом. Когда богиня еще была смертной девушкой, они с астрономом заходили в одни и те же ресторанчики и пивные Старого города – так же, как и он, она любила кафе «Колумбия» в аркаде Старого города и «У зеленой липы» на Мелантриховой улице; они посещали одни и те же концерты и выставки. У них даже нашлись общие друзья; мало того, какое-то время астроном встречался с ее двоюродной сестрой. Девушка стала богиней в 1974 году, в то время, когда училась на юридическом факультете. Он спросил ее, сразу ли она покинула Прагу после того, как изменилась.

«Нет, я еще какое-то время жила в своей комнате в квартире родителей, – ответила она, – но это было мучительно и причиняло всем страдания. Я не люблю вспоминать то время. Я тогда встречалась с одним парнем; когда я изменилась, мне не хотелось сразу говорить ему об этом, но он все понял сам. Мы прогуливались по Лготке, ходили вдоль заборов, за которыми росли сады, с деревьев слетали первые пожухшие листья. Мы долго молчали, потом он повернулся ко мне и с тоской в голосе сказал, что догадывается о происшедшем со мной. Нам обоим было тяжело; я чувствовала, как его любовь отчаянно ищет во мне слабеющие отголоски человеческого существа и как ее волны, не найдя человека, отчаянно и сумбурно мечутся среди тьмы и пустоты. Для него это было вдвойне тяжело, потому что он был католиком. И с родителями было нелегко. Они не знали, как вести себя со мной, и, когда мы сидели за ужином, в комнате царила мучительная тишина, нарушаемая лишь стуком приборов о тарелки. Прямо посреди ночи я уходила из дома, и мать по привычке спрашивала, куда я собралась, но осекалась на полуслове и быстро скрывалась в кухне. К тому же отец в то время был заместителем директора Института философии и работал над новым переводом „Материализма и эмпириокритицизма"; видно было, как он ужасно боится, что все узнают о случившемся со мной».