Парадокс Вазалиса - [16]

В действительности, если кому и нужно было оправиться от потрясения, то это Валентине.

Вряд ли, находясь в здравом уме, торговец предложил бы ей пятнадцать тысяч евро за два месяца эксклюзивной работы на его фонд. Валентину подобная сумма просто-таки ошеломила. Пятнадцать тысяч евро… Половина того, что она зарабатывала в Лувре за год.

В обмен на это царское вознаграждение Штерн выдвинул лишь одно требование: она должна забыть на время о своей мастерской, посвятив весь рабочий день рукописи и всему, что к ней относится. Он предоставил в ее полное распоряжение одну из комнат резиденции, снабдил всем необходимым для работы материалом и заявил о готовности оплатить все — без ограничений — расходы, которые она сочтет необходимыми для реставрации и расшифровки Кодекса.

Короче говоря, он вызвался выложить кучу денег за то, чтобы она в идеальных условиях занялась тем, над чем ежедневно корпела за сущие гроши.

Столь чудесное предложение не могло не сопровождаться определенным количеством проблем. Первая из них проистекала из самой рукописи, или скорее ее содержания. Штерн был далеко не первым, кто желал раздобыть доказательство существования Вазалиса, и, насколько знала Валентина, ни одному из его предшественников удача так и не улыбнулась.

Из всех этих тщетных изысканий следовал лишь один вывод: персонаж по имени Вазалис является интеллектуальным продуктом, чистой выдумкой, родившейся в воображении некоей группы ученых. Чем-то вроде Лохнесского чудовища, служащего своеобразным допингом для медиевистов. По этой причине, а также потому, что она уже лет тридцать не верила в басни, Валентина и в мыслях не допускала того, что Кодекс действительно может содержать подлинный текст Вазалиса.

Но гораздо больше ее тревожило другое: несмотря на все попытки раздобыть хоть какую-то информацию она по-прежнему пребывала в полном неведении относительно загадочной структуры, на которую ей предстояло работать. Со слов самого торговца она знала лишь то, что официально эта структура зовется «Фондом Штерна по распространению произведений искусства».

Это обезличенное название не говорило ей ничего. Примерно так называлась половина организаций, связанных с искусством, во всем мире. В текущей беседе Штерн говорил просто о «Фонде» — именно так, с большой буквы (в устной речи она передавалась короткой паузой, словно старик собирался прочитать некое магическое заклинание или раскрыть какую-нибудь чудесную тайну). С тем же успехом он мог бы назвать его «Вещью» или «Штуковиной» — столь неопределенной казалась реальность, скрывающаяся за этой организацией.

Когда Валентина попросила уточнить, какие именно цели преследует Фонд, какими средствами располагает, кто входит в состав его правления, то натолкнулась на упрямое молчание. Штерн отказался сообщить что-либо еще, сославшись на то, что это не имеет ничего общего с порученным ей заданием. Если работа оплачена — и оплачена хорошо, — какое ей может быть дело до социальных мотивов нанимателя?

Подобная же неясность царила и в том, что касалось персонала Фонда. Как поняла Валентина, Нора выполняла в нем неопределенную роль, что-то между личной секретаршей и помощницей на все случаи жизни. Проходя мимо информационного зала, Нора представила ей сидевших за компьютерами девушек как Виржини и Изабель. Последние едва соизволили оторвать глаза от экранов, замаскировав вежливыми улыбками полное отсутствие интереса к Валентине. Нора воспользовалась этим для того, чтобы завершить представление: культуриста-водителя звали Франк, а несловоохотливого телохранителя — Эрик. Заурядные имена, по желанию взаимозаменяемые, и никаких фамилий.

Дискомфорт Валентины достиг нового пика интенсивности. Все в этом особняке звучало фальшиво. Ей казалось, что она перемещается среди декораций театра, заполненного молчаливыми силуэтами с невыразительными лицами.

Нора была тому идеальной иллюстрацией. Черты ее никогда не выдавали каких-то особых чувств, и выражалась она всегда монотонным голосом, вне зависимости от того, о чем говорила. К Валентине она обращалась шепотом, словно боялась разрушить гармонию этого искусственного мира мало-мальски подчеркнутой интонацией. Даже каблуки ее туфель-лодочек, казалось, скользили бесшумно по паркетному полу.

Больше всего Валентине не нравилось, что она не знает, во что ввязывается. И не будь ее финансовое положение столь шатким, она бы никогда не согласилась работать в таких условиях. Но предложенные Штерном пятнадцать тысяч евро представлялись неожиданным подарком судьбы, поэтому она отбросила настороженность и тотчас же подписала врученный ей договор, в том числе и статью о конфиденциальности, по условиям которой, в случае разглашения задания или содержания Кодекса, ей грозило судебное преследование и возмещение соответствующих убытков.

В любом случае, даже если ей и удастся восстановить Кодекс, вероятнее всего, ничего интересного в нем не обнаружится, а следовательно, и рассказывать будет нечего. Этот неотразимый аргумент окончательно ее успокоил.

Сердцем особняка была мраморная лестница, украшенная перилами из кованого железа в форме сложных волют. «Прекрасная работа, — подумала Валентина, — выполненная еще в то время, когда люди считали, что если уж создавать вещь, то на века. Как же изменился с тех пор мир!»