Парад планет - [77]

Чудотворец припустил во все лопатки и от учительницы младших классов Ганны Ксаверьевны! А только в тот день почему-то буквально каждая встречная женщина липла к нему, будто портновская смола к кожуху. Слава богу, что мудрый Хома со своей раздвоенной душою в раздвоенной личности хорошо знал про эту манию эротического преследования, которая с ним приключилась, и сумел подготовиться к ней. А если б и ведать не ведал? Хорошо, что помучила Хому эта мания эротического преследования — и отпустила, видно, эту хворь какая-то другая хворь поглотила.

Что только с ним, раздвоенным чудотворцем Хомой, в этот час не происходило!.. Сел за стол завтракать, взял ложку в руку — и замер в позе императора Наполеона, который размышляет о битве под Аустерлицем: зрачки расширились, не реагирует на свет или какую-нибудь там аккомодацию и конвергенцию. Смотрит на него Мартоха и лишь головой сочувственно покачивает: «Пускай старший куда пошлют хоть раз в жизни посидит так, как император, ибо не все же императорам сидеть по-императорски. Хорошо, что это мания величия, а не какая-нибудь там астазия-абазия, от которой бедному Хоме ни лечь, ни сесть, ни спать, ни встать».

— Хома, — говорила родная жена Мартоха, — если ты так страдаешь по вилам, то лучше не страдать!

— Конечно, лучше не страдать, — соглашался Хома, — но никак не вырву их из сердца!

— А ты взял бы в сердце этот скребковый транспортер — и горя не знал бы!

— А разве я говорю, что не хотел бы этого? Может, и возьму. Но я так сроднился с вилами!

— Сроднишься и с транспортером! Вот раньше мы в колхозе тоже не видали ни балета на ферме, ни зверинца на свекле, ни шефов-академиков, а теперь пришлось, потому что научно-техническая революция. Без этого теперь ни хлеб не уродится, ни сало на свинье не нарастет. Не так страшен транспортер, как ты его малюешь. Вон как шчах! Даром пропало и голодание, и макробиотический дзен.

— Знаешь, что у меня на душе? Такое чувство, будто одна моя рука тянется за вилами, а другая уже протянулась к навозотранспортеру.

— Ты сам себя ударь по руке, которая тянется к вилам, и перестанешь страдать. Перед людьми уже совестно, что ты так убиваешься. Гляди, чтобы тот Короглы опять не прислал какого-нибудь письма в правление по твою раздвоенную душу.

— Может быть… Не все же болтать о свекле и яйцах, да сколько там уродило жита на ста гектарах земли… Пускай теперь поговорят о том, что уродилось на ста гектарах моей души!

Грибок-боровичок, завтракая гречневыми галушками на сале, вяло жевал и тоскливо размышлял: «Может, прибегнуть к системе Станиславского? Научиться управлять своим вниманием — значит, научится командовать самим собою! Когда приду в коровник, все Пространство Внимания поделю на три части. Большая часть — весь коровник с новейшей техникой и скотиной. Средняя часть — скребковый транспортер и коровенка, подле которой работаю. Меньшая часть — скребковый транспортер и я сам, душа моя, черноземные гектары, на которых я должен пестовать дородные колоски ударного труда. Но когда я еще к большей, средней и малой частям Пространства Внимания по системе Станиславского добавлю четвертую часть, то есть внутреннюю, чтобы прислушаться к сердцу, душе и голове, вот тогда я неминуемо обращусь к транспортеру, оторвавшись от вил!»

Так к чему прибегнул чудотворец Хома? Досыта наевшись гречневых галушек на сале, он, по мудрому совету родной жены Мартохи, которая научилась читать его мысли, прибегнул к самовнушению! Хома надулся и стал внушать сам себе:

— Я очень хочу, чтобы мои трудовые руки никогда больше не касались вил!.. Очень хочу, чтоб мои руки никогда не касались вил!.. Мои руки никогда не коснутся вил!.. Мои руки не касаются вил!.. Руки не касаются вил!

Переведя дух, будто гору с плеч сбросил, грибок-боровичок вытер пот на лбу и сказал:

— Кажись, открестился, чтоб их холера взяла!

— А теперь внуши себе любовь к скребковому транспортеру, — посоветовала Мартоха.

Лицо чудотворца Хомы стало таким, будто из глаз его совы вылетели, а вместо них соловьи там посвивали гнезда.

— Я очень хочу, чтобы в моем сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру, — произнес грибок-боровичок, и щеки его расцвели, будто пионы, на которые вот-вот прилетят пчелы.

— Э-э, Хома, у тебя, видать, на языке медок, а на душе ледок, — упрекнула Мартоха.

— Очень хочу, чтобы в сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру, — уже с искренним вдохновением внушал себе страсть к новой технике старший куда пошлют.

— Э-э, слова твои ласковы, а мысли лукавы, — догадливо сказала Мартоха, почувствовав раздвоенную душу своего страждущего макробиотика.

— Хочу, чтобы в сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру, — еще увлеченней, едва ли не со стоном произнес Хома.

— О, уже не скажешь, что на словах ты милости просишь, а за голенищем нож носишь, — похвалила жена.

— Чтоб в сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру! — вскрикнул Хома, будто ему вол на ногу наступил.

— О, уже не играешься, будто кот с мышью!

— В сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру! — храбро самовнушал себе грибок-боровичок.

— О, твоя отвага мед пьет и цепи рвет!