Para Bellum - [36]

Одновременно с Маргаритой его увиде­ла и Дорис. И явно узнала.

Граф был в нерешительности — боялся выйти под дождь.

- Кажется, это за вами? — полувопро­сительно и с прежней усмешкой сказала Дорис.

— Представьте, он оказался точным, — удивилась Маргарита.

Граф сдал машину задним ходом побли­же к дверям кафе. Маргарита вынула из сумочки марку, сунула под блюдце и встала.

— Извините. — Она кивнула Дорис.

Граф уже ждал ее в дверях. Он щурил глаза, словно был близорук. Дорис виде­ла, как они сели в машину, и «Хорьх» про­шелестел мимо окна рубчатыми покрыш­ками.

Знать прошлое человека полезно хотя бы потому, что это помогает правильно пони­мать его поведение в настоящем, а иногда позволяет предвидеть и будущее этого человека.

При рождении Дорис Шерер нарекли Доротеей. Фамилия Шерер заставляет ду­мать, что в некие далекие времена ее пре­док был деревенским стригалем овец и делал свое дело настолько хорошо и бы­стро, что закрепил эту кличку уже в каче­стве фамилии за всеми последующими по­колениями потомков. Разумеется, это лишь вольное предположение, ибо в «Альманах Гота» стригаль не попал. Но история семьи Шерер за последние сто лет известна во всех подробностях.

В основе ее благополучия лежал фердевуршт — обыкновенная колбаса из конско­го мяса, иногда с душком. В середине прошлого века город Берлин переживал период бурного жилищного строительства. Забегаловок вездесущего Ашингера тогда еще не существовало, рабочих кормили мелкие частные предприниматели. Возле новостроек в те годы можно было видеть и тележку Ларты Шерер, прабабки Доро­теи. На тележке стояла кастрюля с кипя­щей водой, а в воде крутились кусочки фердевуршта или сделанные из конины крупные сардельки. Это была база. От нее прадед Карл торговал тем же товаром вразнос — из жестяного ящика с горячей водой. Они берегли каждый пфенниг, и их сын Фриц, дедушка Доротеи, смог на полу­ченные в наследство деньги снять комна­тушку и оборудовать лавчонку, где вдобаеок к прежнему товару продавался хлеб, смалец и селедка, а в обеденные часы ба­бушка Амалия разливала в железные мис­ки гороховый суп с обрезками свиной ко­жи, ушей, хвостиков и пятачков. Процесс накопления, как известно, ускоряется с уве­личением капитала, и Фриц оставил своему сыну Дитеру, отцу Доротеи, достаточно, чтобы открыть недурной магазин пищевых продуктов, многие из которых производи­лись в подсобном помещении на большой плите самой Лоттой Шерер при помощи на­нятых девушек; на складе за стеной рабо­тали двое молодых парней.

Доротея родилась в самом начале 1908 года, и ее детству сопутствовал дальней­ший рост благосостояния семьи. В канун мировой войны Дитер Шерер снял для сво­его заведения обширное и удобное поме­щение на одной из деловых улиц восточ­ного Берлина. Теперь по праздникам он курил сигары «Гавана-люкс» и разрешал себе пить не «Берлинер-киндль», а настоя­щий мюнхенский «Сальватор».

Война не нанесла семейству особого урона. Однако к середине двадцатых годов дела пошли хуже и хуже. Господин Дитер Шерер по воскресным дням не раз обсуж­дал этот вопрос со своими приятелями, та­кими же владельцами продуктовых мага­зинов, но все они никогда прежде не инте­ресовались политикой и редко читали газе­ты, а потому терялись в догадках: что же такое происходит с Германией и куда идет их любимый фатерланд? Они понятия не имели ни о какой идеологии, даже не зна­ли этого слова, но инстинктивно ощущали острую потребность именно в идеологии, которая дала бы ясные ответы на все боль­ные, волнующие их вопросы, а главное, прямо указала бы — кто виноват во всех нахлынувших бедах.

Разговорившись как-то с одним солид­ным покупателем, Дитер Шерер узнал но­вые для себя и очень важные вещи: во всем виноваты коммунисты и евреи, и если удалить их из немецкой жизни — немцам станет жить легче. Позже этот господин принес Шереру десятка два книг, и среди них ту, ставшую вскоре знаменитой, кото­рая называлась «Майн кампф». Однако, как уже было сказано, Дитер Шерер читать не привык, он отдал книги дочери, которая как раз окончила гимназию и поступила в двухгодичную школу технического черче­ния.

Эти книги открыли перед Доротеей но­вый мир. В гимназии она уже с первых классов тяжело переживала людское нера­венство. Ее тяготила и обижала та узако­ненная несправедливость, которая давала одним девочкам право и возможность при­езжать в гимназию на собственных маши­нах, а другим оставляла лишь право любо­ваться чужим счастьем. Вдобавок следует отметить, что внутренний протест малень­кой Доротеи уже с младенческих лет при­обрел некоторую двойственность и носил своеобразную окраску. С одной стороны — богачи, присвоившие себе все блага мира, а с другой...

Дело в том, что в семьях лавочников из поколения в поколение детям передавалась враждебность к покупателям. Тысячу раз Доротея видела одну и ту же картину: едва занимался рассвет, перед прилавком начинала тащиться нескончаемая вереница закутанных в черные и серые платки худых женщин, похожих на ворон, — из платков торчали их длинные костяные клювы и не­слось однообразное карканье:

— Сельди опять подорожали...