Para Bellum - [13]

Альдона познакомилась с соседкой Маргариты-Виктории. Этой старушке Альдона помогла собрать рассыпавшиеся яблоки. У нее разорвался пакет. Старушка оказа­лась в курсе семейных дел всех жильцов дома. У Маргариты был богатый жених, друг ее отца, некий господин фон Вернер. Он платил за старую квартиру графа, помо­гал девушке, пока она не окончила в про­шлом году гимназию. Затем, очевидно, потребовал, чтобы она вышла за него за­муж, или какой-то иной компенсации... Но Маргарита ему отказала, и господин фон Еернер перестал платить за квартиру. Те­перь она вынуждена переехать к своей бывшей кормилице и няньке, Луизе Шмидт, которая живет с сыном Куртом, молочным братом Маргариты, в Веддинге, по Оливаерштрассе, 101, на втором этаже. Курт слесарь. Квартира у них — одна комната. Муж Луизы погиб под Верденом. Старушка, между прочим, сказала, что Маргарита по дороге с работы домой всегда заходит по­сидеть в кафе «Колумбус».

На следующий день с утра Гай отправил­ся в контору «Информационного агентства Шиммельпфенг». Рубинштейна он встре­тил на улице — тот прохаживался по тротуару, заложив руки за спину, перед входом в свою контору. За три месяца, прошедшие после обеда в ресторане «Кемпинский», господин Рубинштейн сильно из­менился, и не в лучшую сторону. Небри­тый, под глазами синие мешочки. Гай не очень этому удивился, потому что уже стал привыкать к быстрым переменам в жизни берлинцев.

— Рад видеть вас, герр Рубинштейн!

Рубинштейн поднял к небу печальные глаза.

— Не спешите радоваться. Я больше не работаю в агентстве.

— Значит, все-таки?..

— Вот именно... Жену и сына арестова­ли... И как вы думаете, где мой штальгельм?

Стального шлема в петлице у него дей­ствительно не было.

— Отобрали?

— Выбросили на помойку.

— Но что вы здесь делаете?

— Подстерегаю бывших заказчиков. Они дают мне возможность подработать.

Гай вынул бумажку, на которой он за­ранее написал вопросы.

— Это касается частной жизни одной де­вушки. Можете?

Пока Рубинштейн читал бумажку, Гай при­готовил деньги.

— Придется побегать, но это не Раушбер­гер. — Рубинштейн спрятал деньги в порт­моне. — Графиня имела нянек и горнич­ных. Где есть женщины, там нет секретов. Через десять дней я буду ждать вас на этом месте в это же время...

Мимо с тяжелым грохотом кованых са­пог прошла рота эсэсовцев. Рубинштейн грустно проводил их глазами.

— Целую жизнь я думал, что деньги мо­гут купить все. И ошибался: деньги не мо­гут купить арийскую кровь. В мире хозя­ин — кованый сапог, господин Манинг!

— Нет, господин Рубинштейн: в мире хо­зяин — правда. Но в силу правды надо ве­рить...

Рубинштейн покачал головой:

— А я не верю.

Все эти десять дней Гай готовил знаком­ство с Маргаритой. Каждый вечер часов около семи он являлся в «Колумбус» и за­нимал столик слева у окна, второй от вхо­да. За третьим всегда сидела она — это было ее любимое место. Он приносил с со­бой и читал какой-нибудь из медицинских журналов, чаще английский «Ланцет», — в расчете, что Маргарита обратит на это вни­мание. Он давно усвоил, что человек, если он сам не медик, как правило, относится к врачу с бессознательным, как бы врож­денным доверием. Такое доверие не огра­ничивается отношениями лечащего доктора и пациента, часто оно простирается за сфе­ры собственно медицины очень далеко.

Будучи по образованию врачом, Гай все же не разделял мнения тех своих коллег, которые лишали физиогномику достоинств точного познавательного метода, и поэтому украдкой, но очень внимательно изучал внешность Маргариты.

Лицо ее всегда было бледным, но эта бледность не вызывала представления о не­здоровье. В платье она казалась излишне худой и хрупкой; однако он видел ее там, в витрине магазина, почти раздетую и от­лично помнил, что впечатления худобы у не­го не было. Гибкая — да, изящная — да, но не худая.

По выражению лица можно было пред­положить, что Маргарита обладает задат­ками решительного характера и чужда предрассудков. Впрочем, об этом легко до­гадаться и без изучения ее лица: тот факт, что девушка из столь аристократического семейства не сочла для себя зазорным до­бывать честный хлеб столь неаристократи­ческим занятием, сам по себе говорил о многом. Не всякая девушка захочет пока­зывать себя из витрины за несчастные две марки в день.

Несколько раз он был свидетелем, как с нею пытались завязать знакомство. Она разговаривала с этими назойливыми моло­дыми людьми очень просто и вежливо, и они отставали быстро, не испытывая при этом никакой обиды, а только сожаление.

Учтя уроки этих неудач, Гай попытался было составить детальный план собствен­ных действий, пробовал прикинуть, как он подойдет к ней, как поклонится, как заго­ворит. Но вовремя одумался, справедливо сочтя это занятие бесплодным и даже вред­ным. Тут больше следовало полагаться на вдохновение. С такой девушкой фальши­вить нельзя: любой отрепетированный жест может быть замечен, и тогда уж пропало все и навсегда.

Но эти десять дней прошли не в одних только наблюдениях. Однажды он, на пра­вах постоянного соседа по столику, молча поклонился ей, покидая кафе, и она отве­тила поклоном. На следующий вечер он с нею поздоровался, когда вошел, и она улыбнулась ему, — с тех пор они обяза­тельно здоровались и прощались друг с другом. А один раз, когда она хотела ку­пить вечернюю газету и у газетчика не ока­залось сдачи, Гай разменял ей бумажку мелочью. Бумажка пахла духами, какими — он не мог вспомнить, но запах был прият­ный. Бумажку эту он положил в портмоне в отдельный маленький кармашек — без всяких умыслов, просто захотелось ее со­хранить.