Par avion - [13]

Твое адамово яблоко и Карлов мост: вот какие два места на земле я хотела бы посетить. Жаль, что у меня всего одно тело!

Куда меня тянет больше: к тебе под мышку или в Брамантово Темпьетто в Риме[12]? Трудно отдать чему-либо предпочтение.

Разумеется, мне хотелось бы познакомиться с твоей подмышкой, которая иногда пахнет мускусом, а иногда — мылом, но хотелось бы и заглянуть в таинственный крохотный храм, столь отличный по размерам и уединенности от огромного и слишком публичного собора Святого Петра. Маленький, обветшавший и в то же время исполненный совершенства, Темпьетто отпечатывается в нашем сознании, оставляет след на сетчатке нашей души, и мы ставим там свечку… одну на двоих… настолько малюсенькую, что она кажется меньше собственного пламени.

Так что же: Брамантово Темпьетто или твоя подмышка? Неужели обязательно выбирать? А нельзя выбрать оба варианта?

Цвет твоих губ должен подсказывать цвет сосков. Интересно, они розовые или коричневатые? И станут ли они ярче, если я потрогаю их языком? И передается ли сладострастие от мужских сосков ниже, как бывает у женщин? Мне бы очень хотелось это выяснить… как хотелось бы заблудиться в разветвленной системе венецианских улочек. Пойдешь со мной? Вот мы идем по одной из них, и вот она уже разделяется на две. Направо или налево? В воздухе витает запах развешанного над головой белья и зеленоватых водорослей вдоль стен домов. Хорошо, что мы пошли направо, потому что этот переулок заканчивается мостиком. Правда, на той стороне мостик упирается в дверь частного владения. Все равно нам повезло, потому что теперь мы можем постоять на мосту спиной к солнцу. И ты касаешься языком моей шеи, и воздух вокруг нас желто-зелено-розовый, и неподалеку плачет ребенок… типичная Венеция, настолько типичная, что ничего подобного не встретишь больше нигде в целом свете. Не знаю, дам ли я тебе поцеловать себя. Скорее всего нет, но мой палец может ненароком коснуться твоего соска и я увижу, как он сжался под тонкой полотняной рубашкой. Теперь это место принадлежит нам, и этот мост навсегда останется нашим.

Твоя рука и кафе «Бразилейра»… Твой кадык и Карлов мост… Брамантово Темпьетто и твоя подмышка… Безымянный мост в Венеции и твой сосок… После нашей встречи ни одно из этих мест не будет прежним.

Тело — это карта местности.

Географические точки обладают собственной анатомией.

Самая любящая из любящих,

нерешительная Дельфина.

* * *

Дорогая Дельфина, моя прекрасная обольстительница, моя очаровательная путеводительница по миру грез…

Не хочу обманывать тебя и сразу признаюсь, что я на несколько дней попал в Рим, но не стану разыскивать Брамантово Темпьетто. Мне кажется, мы и в самом деле были там вдвоем… у меня из подмышки стекает капля пота.

Ж.-Л.

P. S. Не сумел послать открытку из Италии, так что теперь отправляю ее из дома.

* * *

Дорогая Дельфина!

В Риме я повсюду видел женщин. Его по праву можно назвать женским городом. Пожалуйста, не ревнуй, ведь всякий раз, когда мне на улице или в ресторане встречалась красивая женщина, всякий раз, когда я улавливал ее аромат, я спрашивал себя: «Не она ли это?» То же в музеях и храмах: сколько бы я ни видал женщин, в голове у меня была одна ты…

Я видел женщин Боттичелли и Лукаса Кранаха: все они высокие, длинноногие и с типичным для Ренессанса выпуклым животом. Волосы у этих женщин неизменно цвета меда, груди маленькие, пальцы на ногах широко расставлены. В их образах есть нечто лебединое.

Начиная с Тициана женщины делаются ниже ростом, раздаются вширь и у них появляется больше выпуклостей. Кожа их голубоватая, как снятое молоко, а формой они напоминают грушу, да-да, именно грушу. Колени становятся просто безобразными: за каждой коленной чашечкой проглядывает череп. У Рембрандта и Рубенса с коленями и вовсе творится кошмар, но это неудивительно, если учесть, какую массу колышущейся иссине-красной плоти приходится таскать на себе этим ногам. Мужчина должен просто потеряться в подобной женщине, однако я знаю, что некоторые представители моего пола мечтают о подобном первородном студне.

Хочу обратить твое внимание, Дельфина, что я никоим образом не отрицаю художественных достоинств этой живописи. Никто не умеет лучше Рембрандта сделать фон для размещения модели в пространстве: белое на темном, переходы от синего к белому и далее к желтому, коричневому, черному с отливом в краплак — все это выделяет образ и придает ему безмятежность. С другой стороны, никто не умеет лучше Рубенса изображать тело, никто не умеет так нагнетать красками напряжение, что ты ощущаешь температуру кожи: ее прохладу на плечах и жар лона и внутренней поверхности бедер. Никто не умеет лучше Рубенса изображать округлость членов: никогда ранее женская плоть не трепетала, переданная столь тонким соотношением оттенков.

Нет-нет, я сейчас не обсуждаю художественные достоинства, иначе это было бы совсем другое письмо. Я лишь утверждаю, что, глядя на женщин с живописных полотен, я неизменно думал о тебе — словно у меня перед глазами был лист пергамента с твоим портретом.

Ну не могу я видеть пальцы на ногах у рубенсовских женщин! Эти пальцы напоминают искривленные корни деревьев или, на худой конец, неоформившиеся ракушки! Между тем мы скорым шагом вступаем в эпоху барокко, когда раковина приобрела особую популярность. Всему — начиная от купели и кончая надгробными памятниками — теперь придавали форму раковин… либо использовали их как украшения. Не то чтобы Рубенс рассуждал так: раз на дворе эпоха барокко, значит, нужно изображать раковины. Просто любопытно, насколько сильно время, в которое мы живем, воздействует на наше восприятие мира.