Не успел я войти во двор, как на меня кинулся волкодав. Я остановился. Пес приближался с громким лаем. Из дома вышел мальчик лет четырнадцати в военной форме, подозвал пса.
— Это что, новый Смукач? — спросил я.
— Да, — сказал он. — А ты Буковчарев.
— Ага. А ты Борис?
— Да, — ответил он с достоинством.
— А партизанская кличка?
— «Орленок», — отозвался он и посмотрел на меня. Взгляд у него был немного печальный, а глаза проникновенные, острые и живые, зоркие. Где-то я уже видел такие глаза.
Он показал мне отстроенный дом. Привел в горницу, где устроил себе жилье: почерневшие стены он сам побелил, повесил на них картинки и рисунки. Осмотрев дом, мы вышли во двор. Остановились, стали разговаривать. Борис все бросал взгляд на небо и вдруг воскликнул полным восхищения голосом:
— Смотри-ка, орел! Смотри!
Я поднял глаза. В синеве весеннего неба медленно и спокойно парил крупный орел. Он летал большими кругами, спускаясь ниже и ниже. Кружил над селом, еще украшенным флагами и торжественными арками. Кружил над домом Обрекара, где от белой крыши исходил запах смолы и свежести. На той стороне реки косили луг Модрияна. Крестьяне косили — каждый свой надел — густую траву. Остановились, сдвинули шляпы со лба на затылок, следили за полетом орла. Когда орел поднялся ввысь и направился к Облаковой вершине, они надвинули шляпы на глаза, и острые косы еще решительнее заходили по сочной траве.
Я посмотрел на Бориса. Его глаза блестели, капельки пота выступили над верхней губой, где уже пробивался пушок.
— Он часто прилетает, — весело сообщил Борис.
— Я уже видел его. Сегодня утром. И вчера, — ответил я.
— Да? — радостно спросил он и посмотрел, словно заглядывал в душу.
— Да.
Я попрощался с Борисом, этим орленком с открытым взором. Домой я возвращался берегом Идрийцы. Сняв ботинки, забрел в холодную воду. Посреди реки остановился, посмотрел на его дом. И он не показался мне таким уж старым и осиротевшим. Он стоял под ясным небом, на берегу быстрой реки, и из маленького чердачного оконца рвался прямо в весенний распахнутый мир флаг.
