Папапа. Современная китайская проза - [14]

Он уверенно сказал стоящему около него парню:

— Можно начинать.

— Начнём, — парень в недоумении кивнул головой.

Он понимал, что парень ничего собой не представляет. Тогда он начал бросать взгляды на женщин слева. Одна молодая женщина, поблёскивая серёжками в ушах, непрерывно вытирала рукавами капли пота. Она не замечала, что, когда становится на колени, боковой шов на её штанах расходится и открывает белое тело. Жэньбао щурился, видел всё не очень отчётливо, но и этого было достаточно для того, чтобы дать волю воображению, как будто его взгляд был змеёй и искусно проникал через этот узкий разрез, скользил по множеству изгибов, сновал туда-сюда. Мысленно он уже прошёлся по плечам, коленям и даже по каждому пальчику на ногах этой женщины, ощутив на кончике языка кисловато-солоноватый вкус.

Он думал, что обязательно должен подойти, поговорить и снять перед ней шляпу.

IV

Женщины любили посидеть у кого-нибудь дома. Они потихоньку проскальзывали вдоль стен под навесами к соседям, собирались у очага пошушукаться, выпивали несколько чайников чая, так что моча в ведре поднималась на много цуней,[21] и только наговорившись до того, что кровь отливала от лица и по коже начинали бегать мурашки, они, разобрав свои бамбуковые корзинки или деревянные вальки для стирки, наконец расходились. Они давно уже говорили о том, что в некоторых дворах курицы кричат утками, а в двенадцатом месяце по лунному календарю, вопреки ожиданиям, не выпадает снег. Мать Бинцзая ходила на ту сторону горы, в деревушку Цзивэйчжай,[22] принимать роды и принесла оттуда новость, что тамошнего дедушку Сань агуна[23] у него же дома укусила огромная сколопендра, а нашли его только через два дня, так что крысы успели съесть полноги. Похоже, всё это были зловещие предзнаменования.

Правда, потом говорили, что Сань агун вовсе не умер и два дня назад его видели на склоне горы — он собирал там ростки бамбука. Что на самом деле с ним случилось и жив он или нет — так и осталось загадкой.

Словно в подтверждение всем этим предзнаменованиям, ударили весенние заморозки, выпал град, и большая часть рассады на полях замёрзла и почернела, остались лишь редкие, словно волоски на плохо ощипанной курице, ростки. Через несколько дней вдруг грянула жара, и на полях появилось множество насекомых.

За последние несколько лет в деревне родилось немало детей, и теперь многие семьи почувствовали, что их лари для риса совсем не глубоки: только зачерпнёшь — а уже и дно видно. Некоторые начали брать зерно в долг: одни возьмут, вслед за ними — другие, и уже неважно, есть в доме зерно или нет, все пытаются занять зерна у соседей, чтобы понять, как у тех обстоят дела. Мать Бинцзая тоже позанимала зерна у всех подряд, хотя на самом деле голод ей не грозил. Уже два года она, преисполнившись важности, делала доброе дело — присматривала за храмом предков. Она боялась, что мыши будут грызть родословные книги с именами умерших и нарушать тем самым покой предков, поэтому завела кошку. Эту кошку нельзя было обходить вниманием, и каждый год с общественного поля для её прокорма выделялось два даня[24] зерна. Каждый день мать Бинцзая брала глиняный горшок, до половины наполняла его едой и, проходя мимо соседних дворов, кричала, что несёт кошке поесть, а на самом деле, войдя в храм, тут же съедала всё сама. Разве ей нельзя было утолить голод кошкиной едой? Похоже, все знали эту хитрость, и некоторые за её спиной показывали на неё пальцем, но она вела себя как ни в чём не бывало.

Жителей деревни, занимавших друг у друга зерно, охватила паника, женщины вновь заговорили о жертвоприношении духу зерна. Мать Бинцзая очень обрадовалась и тоже присоединилась к обсуждению. На досуге она, прихватив нитки с иголками и заготовки для шитья обуви, отправлялась по соседям; она тащила за собой Бинцзая, и вдвоём они вперевалку переступали через высокие пороги. Молодым женщинам, которые никогда не слышали о духе зерна, она втолковывала: «Н-да, это старый обычай. Если убивали мужчину, выбирали того, у которого самые густые волосы, и потом отдавали на съедение собакам. А про его семью говорили: „съела урожай“». Услышав такое, женщины теснее прижимались друг к другу, а она смеялась и добавляла таинственным, приглушённым голосом: «Про твою семью не скажут, что „съела урожай“, успокойся, борода у твоего мужа жиденькая… хотя не такая уж и жиденькая». Или: «В твоём доме не могли бы „съесть урожай“, успокойся. Твой Чжугэ слишком худой, кожа да кости… хотя не такой уж он и худой. Вот так-то».

Рассказывая это, она пучила глаза и нагоняла на женщин такой страх, что у них поджилки тряслись. Потом она подцепляла согнутым пальцем заварку из чашки, тщательно пережёвывала её, поднимала Бинцзая и с серьёзным видом прощалась: «Пойду посмотрю».

Смысл этого «посмотрю» был не очень понятен, и каждый мог подумать что угодно: «пойду разузнаю», «пойду замолвлю слово», «пойду посмотрю за хозяйством» или же «пойду присмотрю за курятником». Но перепуганным женщинам такая расплывчатость даже нравилась — она грела душу и словно бы давала надежду.

На самом деле мать Бинцзая шла присмотреть за курятником.