Папа уехал - [10]

— Лёша! Боже мой, как вырос!

А я ноздри раздуваю, дышу — так бежал, что запалился.

— Здравствуйте, — говорю, — Зинаида Михайловна. Где она?

Кто она — и объяснять не надо. А Светкина мать отвечает: в кино ушла.

«Так! — думаю. — Очень хорошо. Я приехал, а она шляется по кино. Так».

А Зинаида Михайловна спросила:

— Ну, как путешествовал? Где был?

Я объяснил: в Свердловске у бабушки и в Ташкенте у бабушки с дедушкой.

— А как мама? Не родила еще?

— Нет еще. Она в Ташкенте осталась с Юлькой.

— Как? Почему? — удивилась Зинаида Михайловна.

— Ну, так они решили с папой. Маме уже опасно ехать. И вообще, там ее родители. Ей легче будет на первых порах.

А сам думаю: всего одно письмо прислала, а теперь еще в кино умчалась!

— Вот как! — сказала Светкина мать. — Значит, вы теперь с папой вдвоем. Нелегко вам придется.

— Ничего, справимся, не маленькие. — А сам приплясываю от нетерпения. — Когда она придет?

— Честное слово, не знаю, Лёша. К каким-то подругам еще собиралась.

— Ладно! Скажите, чтобы сразу ко мне зашла. Я буду ждать.

— Хорошо.

— Вы не забудете? Я буду ждать.

— Не забуду, передам, — засмеялась она.

В магазине я купил хлеба, сыру, банку лосося. Папы дома уже не было, ушел на работу. Я взялся за уборку. Сначала протер всю мебель сухой тряпкой, как мама учила (хорошо, что у нас ее немного), а потом принялся за полы. Орудую тряпкой, а сам прислушиваюсь к шагам в подъезде — не Светка ли? Обе комнаты вымыл — ее нет. В кухне навел чистоту — ее нет. В туалете и ванной подтер. Сбегал на улицу и вытряхнул коврики — ее нет. Нет ее! Нет!

Спустился в подвал за дровами, чтобы нам с папой вечером истопить титан и помыться. Дверь специально не закрыл. Приношу дрова, захожу в коридор: «Светка, ты здесь?» Никто не отвечает. Ладно, думаю. Подожду еще. Я терпеливый.

Написал письмо маме, как мы долетели, как сутки промучились в Хабаровском аэропорту, где пассажиры даже на полу спят и на лестницах (а мы на скамейке в зале ожидания — повезло!), написал, что, едва приехав, навели порядок в квартире. Про все написал, только про Хабаровский ресторан умолчал. Всем приветы передал, Юльке особенно, — нет Светки, нет, нет!

Тогда я завалился на тахту и думаю: до тысячи досчитаю и, если не придет, позвоню из автомата. Начал считать и вдруг заснул.

А проснулся от голосов и смеха. Вскочил и сразу не мог понять, где я и что со мной. Полная комната людей! Стоят и смеются: папа, дядя Юра, какая-то огромная тетка в красной кофте и еще трое мужчин.

— Здоров ты дрыхнуть, — сказал дядя Юра и протянул мне руку. — Привет!

— Привет, — ответил я, но все еще не очень хорошо соображаю. — Сколько времени?

— Да уж семь, — дядя Юра говорит.

Все засмеялись. Наверно, вид у меня был одурелый.

— Ты ел? — спросил папа.

— По-моему, нет.

— Точно не помнишь?

— Точно не помню.

Все опять — ха-ха-ха! — а тетка огромная в красной кофте:

— Бедняжка! Надо покормить мальчугана. — И вынимает из сумки какие-то пакеты и кульки, сгружает на стол. Другие рассаживаются кто где. Один, седой старик, подошел к шкафу, стал рассматривать книги. Молодой, с усиками, гремит бутылками. А эта жуткая громадина в кофте суетится:

— Леонид Михайлович, тарелочки найдутся?

— Найдутся, как не найтись, — папа торопливо ответил. И пошел на кухню. Я — за ним. Там его спросил:

— Это кто такие?

— Мои сослуживцы. Вместе работаем. А что?

— И тетка тоже?

— Не тетка, а Екатерина Федоровна. Тоже. Вот отнеси-ка. — И подал мне стопку тарелок.

Я смотрю, он какой-то не такой, как был, — взбудораженный весь. Взял тарелки, но не ухожу.

— Ну, тащи. Вот еще вилки захвати.

Но я не ухожу. Говорю:

— Не успели приехать, сразу компания. Здорово!

— А ты как хотел? — он спрашивает. — Такая уж традиция. Приезд отмечается.

— Эта тетка даже туфли не сняла. А я пол помыл.

— Ладно, Лёшка, не будь занудой. Иди! — А сам достает из шкафа стаканы и рюмки.

Но я опять не ушел.

— А этот старик, — спрашиваю, — кто такой? Начальник твой?

— Нет, я его начальник. Все? Вопросы исчерпаны? — Взбудораженный такой, бородка всклокочена…

— Ты хоть ешь побольше, папа. А то…

— Что «а то»?

— Ну, как в Хабаровске, помнишь, позавчера? Сам знаешь, что бывает. Я маме написал, что у нас все в порядке.

— Правильно написал. Молодец. Пошли!

И вот, будто мы официанты, вносим посуду. А там уже дым коромыслом: все закурили, как один, кроме этой тетки, похожей на гиппопотамшу из африканского озера. Галдят, разговаривают, бутылки откупорили. Все такие радостные, будто не водку сейчас будут пить, а какой-нибудь интересный спектакль или фильм смотреть.

Дядя Юра мне говорит:

— Сашка тебя заждался. Но если к нему сейчас пойдешь, тете Вере обо мне ни гу-гу! Ни слова, понял?

Я сказал:

— Тут и дурак поймет, что вам тетя Вера сейчас ни к чему.

Все — ха-ха-ха! — а гиппопотамша суетится:

— Вот я тебе сейчас положу всего понемногу… винегрета… ветчины… любишь ветчину? — накладывает на тарелку и заглядывает мне в лицо — подлизывается.

Я хотел сказать: «Без вас прокормлюсь!», но тут папа вмешался:

— Он на кухне поест. Давай, Алексей.

Ну, ясно! Мог бы и не говорить. Я и без него знаю, что мое место на кухне или в другой комнате, или на улице. Оберегает меня — от кого? От самого себя, что ли? От своих приятелей? Как будто у них там чрезвычайные государственные дела решаются, проблемы войны и мира, про которые нам нельзя знать. А ничего же этого нет и не будет! Только хохот и пустая болтовня, красные лица да жующие рты, пока все в бутылках не кончится, а тогда, наверно, еще побегут в магазин. Вот что будет. Слабоумными станут, вот что будет. Языки начнут заплетаться, и у папы тоже, жалкий станет папа, слабый, дурашливый…