Папа и море - [2]
— Ты в самом деле думаешь… — начала было мама. А потом сказала: — Да, это очень мило с твоей стороны. Когда имеешь дело со мхом, никогда ничего нельзя знать заранее.
Папа сидел весь полдень, карауля черное пятно. Он вырвал вокруг него большие куски мха. Он не хотел идти обедать. Он хотел, чтобы все считали его оскорбленным и обиженным.
— Думаешь, папа останется там на всю ночь? — спросил Муми-тролль.
— Может статься, — ответила мама.
— Уж если зол, так зол, — констатировала малышка Мю, зубами очищая картошку в мундире. — Иногда надо быть злым, каждый кнютт, каждая малявка имеет право быть сердитым. Но папа злится неправильно, он не изливает злость на других, он копит ее в себе.
— Дорогое дитя, — сказала мама, — папа, верно, и сам знает.
— Не думаю, — откровенно ответила малышка Мю. — Он вообще ничего не знает. А вы знаете?
— Не совсем, — созналась мама.
Папа сунулся мордочкой в мох и почувствовал кислый запах дыма. Земля не была даже теплой. Он выбил трубку в образовавшуюся проплешину и подул на искры. Немного разгоревшись, они тут же погасли. Папа затоптал злосчастное место пожара и медленно побрел вниз по саду, чтобы заглянуть в стеклянный шар.
Сумерки выросли, как обычно, прямо из земли и сгустились в тени деревьев. Вокруг стеклянного шара было чуточку светлее. Он лежал там, такой красивый на пенковом постаменте, отражая, как в зеркале, весь сад. Шар был папин, абсолютно его собственный, его собственный заветный сверхъестественный волшебный шар из светящегося голубого стекла, он был центром всего сада и долины, а также — почему бы и нет — всего мира!
Папа не стал сразу заглядывать в него. Сначала он рассматривал свои закопченные лапы и пытался собрать воедино все свои смутные, парящие вокруг огорчения. Когда на сердце у него стало тяжело, как никогда, он быстро заглянул в шар, чтобы почерпнуть утешение. Шар всегда дарил ему утешение. Все это долгое теплое, неописуемо красивое и печальное лето папа каждый вечер спускался сюда, чтобы заглянуть в стеклянный шар.
Шар всегда был прохладным. Голубые его краски были глубже и яснее, чем море, и весь мир так преобразовывался в нем, что становился прохладным, и отдаленным, и чуждым. В центре мира папа видел самого себя, свою собственную большую мордочку, а вокруг нее отражался, как в зеркале, измененный, похожий на грезу сказочный ландшафт. Голубая земля была далеко-далеко внизу, и там, в глубине, в недостижимом, папа начинал искать свою семью. Она всегда появлялась, если только он ждал. Она всегда отражалась в стеклянном шаре.
Естественно, в сумерках у них всегда было столько дел! Они всегда что-то делали. Мама Муми-тролля то и дело бегала из кухни в погреб — принести масло или колбасу к чаю. Или шла на картофельное поле. Или за дровами. Всякий раз у нее был такой вид, словно она шла совершенно другой, новой дорогой, и это казалось ей страшно интересным. Но ведь никогда точно не узнаешь! Она ведь могла мысленно участвовать в какой-то таинственной забаве, она играла для самой себя или тоже лишь ходила вокруг, чувствуя, что живет на свете. Она появлялась, катясь, словно белый хлопотливый шарик, где-то очень далеко среди самых голубых теней. Там проходил Муми-тролль, далекий и очень сам по себе, там по склонам моталась малышка Мю, как само движение: ее почти не было видно — это было просто мелькание чего-то решительного и самостоятельного, чего-то такого независимого, что не было даже необходимости хвастаться или представляться. Но внутри стеклянного шара в зеркальном изображении они становились необычайно маленькими, а их движения — беспорядочными и путаными.
Папе Муми-тролля это нравилось, это была его вечерняя игра. Она вселяла в него уверенность в том, что они нуждаются в защите, что они где-то в глубине моря и об этом известно лишь ему одному.
Теперь было уже почти темно. И вдруг внутри стеклянного шара возникло что-то новое: там зажегся свет. Мама Муми-тролля зажгла свет на веранде, она не делала этого все лето. Горела керосиновая лампа. В один миг вся надежность и уверенность сконцентрировались в одной-единственной точке на веранде, а не где-то в другом месте. На веранде сидела мама и ждала свою семью, чтобы напоить ее чаем.
Стеклянный шар угас, и голубизна перешла в сплошную темноту. Ничего, кроме лампы, не было видно.
Папа постоял немного, сам не зная, о чем размышляет, потом повернулся и пошел домой.
— Ага! — сказал папа. — Думаю, теперь можно спать спокойно. На этот раз опасность миновала. Но безопасности ради я пробегусь на рассвете вниз и проверю…
— Ха! — воскликнула малышка Мю.
— Папа! — закричал Муми-тролль. — Ты ничего особенного не заметил? У нас лампа!
— Да, я подумала, что теперь, когда вечера становятся длинными, самое время зажечь лампу. Вечером так этого хочется… — сказала мама.
Папа сказал:
— Но ведь так вы покончите с летом. Лампу зажигают только тогда, когда кончается лето.
— Но ведь потом наступит осень, — тихо сказала мама.
Лампа грела и тихонько жужжала. При свете все делалось таким близким и надежным — и тесный круг, составлявший семью, и то, что они чувствовали и на что надеялись. А вне этого круга все было чуждое и ненадежное, темнота громоздилась все выше и выше и уходила все дальше и дальше.
