Пантера Людвига Опенгейма - [33]

Давид до сих пор не знал, как вести себя с ней!

Наконец бесчисленные огни, спрятанные в хрустале гигантской люстры под потолком, стали гаснуть, ввергая зал оперы и публику во мрак. Оркестровая яма затаилась. Вслед за ней быстро угасли голоса в партере и ложах. Море голов внизу замерло. В наступившем сумраке остались одни только шорохи. Давид слышал дыхание своей спутницы. Забыв о сцене, он ловил краем глаза ее профиль. В этот вечер они не обмолвились и двумя словами, и теперь молчание смертельно тяготило его! Давид хотел было сказать хоть что-то, но в эту минуту оркестровая яма и занавес брызнули светом, а следом грянула увертюра… Когда же она отзвучала, и, вздрогнув, занавес поплыл в стороны, Давиду меньше всего думал о мире фараонов, мужественных воителей, прекрасных женщин, любви и предательства – он с особой жадностью ловил каждое движение Лейлы. Ее облик снова завораживал его. Он заставлял Давида забыть о музыке, обо всем, что было вокруг. Ее тело вновь сводило его с ума своей легкой грацией, животной силой и красотой, которую так просто и так великолепно подчеркивала оправа из шелка и бриллиантов. Давид ненавидел и боготворил эту женщину. И презирал себя – презирал за то, что простить вновь оказалось легче. Нет, он лгал себе: не простить, но, обманывая самого себя, забыть.

Хотя бы не вспоминать!

Когда же зал Королевской оперы дрогнул от торжественного марша «Аиды», рука Лейлы внезапно потянулась к его руке и сжала пальцы. И более красноречивого жеста нельзя было придумать!

И ждать от нее…

В открытом экипаже они ехали по ночной Пальма-Аме. Карет в этот час было множество. У подножия города раскинулся океан: время от времени его открывали каштаны и крыши домов. Ползущие огоньки пароходов и яхт оживляли черную пустыню, уходящую к горизонту.

Было прохладно. Полуголая в своем наряде, под шуршание колес о мостовые, Лейла куталась в манто. Когда ветер разрывал легкое облако аромата духов, легко и жадно касаясь кожи, она, опустив ресницы, прятала губы и кончик носа в мех.

– Выпьем по бокалу шампанского в «Алой розе»? – вдруг предложила она. – Помнишь, там чудесный скрипач?

– И ты опять будешь платить за меня? – спросил он.

Лейла изумленно подняла брови:

– Ты не думаешь, что оскорбляешь меня? Давид? Во-первых, герцогиня очень щедра ко мне. Я хорошо служу ей. А во-вторых, мне приятно чем-то поделиться с тобой. И деньги – самое ничтожное из всего, что я хочу и могу тебе дать.

Через десять минут они были на Ночном бульваре у «Алой розы».

Они расположились в отдельном кабинете на широком тугом диване. Вскоре им принесли ужин и три бутылки шампанского в запотевших ведерках со льдом.

– Кажется, мы заказывали только две? – глядя на официанта, нахмурилась Лейла.

Тот услужливо поклонился ей:

– Это подарок от господина из кабинета напротив. Вот записка, сударыня.

Лейла протянула руку за клочком бумаги.

– «Всегда у твоих ног, – вслух прочитала она. – Цезарь». Позовите этого господина, любезный. И принесите коньяк. – Она подняла глаза на Давида. – Цезарь Маурос не пьет шампанского.

Через пять минут в дверь едва протиснулся огромный господин в смокинге. Его лысая голова представляла сверкающий шар, маслянистые глаза на одутловатом безбровом лице выражали презрение ко всему, но только не к спутнице Давида.

– Я у твоих ног, Лейла, – повторил он текст послания, гигантской горой мяса подплывая к дивану и целуя протянутую ему руку.

Лейла представила мужчин друг другу – и глаза гостя неприятно кольнули Давида. Необъятная холеная рука гиганта-толстяка, сухая и горячая, с дымчатым «кошачьим глазом», оправленным в золото, на мизинце, оказалась могучей.

– Ты совсем забыла о нас, – проговорил Цезарь Маурос, вальяжно усаживаясь в кресло напротив Лейлы, вытягивая из пиджака сигару. – Наверное, была на то причина?

– Была, – заговорщицки сжимая руку Давида, ответила Лейла.

Гость понимающе кивнул. И следом недоуменно поднял несуществующие брови:

– Сколько лет тебя знаю – ты не меняешься. А я вот вчера выронил карты из рук!

– Это для тебя удар, Цезарь!

– Еще какой! – откликнулся яйцеголовый гигант.

Он налил себе коньяка, выпил залпом.

– А чем занимаетесь вы, господин Валери?

– Я актер, – прохладно ответил Давид.

Гость вновь расплылся в улыбке:

– Вы играете в покер?

– Иногда.

– Таинственный ответ. Могли бы с вами испытать судьбу, если, конечно, дама не станет возражать.

– Нет, Цезарь, уволь, – сказала Лейла. – Не хочу показаться тебе нелюбезной, но мы здесь не за этим.

– Понимаю, – кивнул гигант. – Не буду настаивать.

Зажав сигару в зубах, щурясь от дыма, он хлопнул себя по мясистым коленям, встал и вразвалку подошел к двери.

– И все же, господин Валери, надумаете разложить колоду, загляните ко мне, – у самого порога бросил он. – Я в кабинете напротив.

Облако синего дыма он выпустил раньше, чем закрыл за собой дверь.

Решение пришло к Давиду внезапно и почти сразу, как их гость вышел. Наверное, он хотел отомстить неуклюжему и самодовольному носорогу за клуб тяжелого сизого дыма, что все еще раскачивался у порога их кабинета.

– Ты дашь мне в долг? – спросил он. – Я хорошо играю. Мне везет. Я сумею проучить его.