Пантелеймонова трилогия - [7]

– Энвер, мой жених, – сказала Виорика, представ перед отцом через пару дней после его прилета в Барселону.

Виорика жила в Сарагосе и приехала специально для встречи с отцом. Под ручку она держала похожего на цыгана молодого человека с аккуратными усиками и неподвижным взглядом.

– Энвер? – переспросил Пантелеймон. – А как же Антонио?

Жена Пантелеймона Серафима, успевшая засветиться счастьем от сцены посвящения супруга в семейную тайну, стала напоминать себя прежнюю, не по годам постаревшую испуганную женщину, бледневшую от одного появления мужа на пороге дома.

– Антонио? – нахмурился Энвер.

Виорика с укором уставилась на мать. Ведь это Серафима уговорила ее отправить отцу фотографию в обнимку с двумя испанцами и, более того, подписать ее. «Антонио, мой жених», написала Виорика и потом неоднократно жалела об этом, не решаясь, правда, бросать укоры матери. Что ж, момент истины настал: придурочный папочка сболтнул о фотографии в самый подходящий момент.

Виорика, однако, не растерялась.

– Господи, да клиент, кто же еще! – воскликнула она и потянула албанца в соседнюю комнату.

– Так и помрешь дураком, – сказала Серафима, оставшись с мужем наедине. – Хоть бы работу, что ли, начал искать.

Пантелеймон не выдержал, присел на подвернувшийся стул. Он чувствовал себя уставшим из—за обилия малоприятных сюрпризов.

Неприятности начались в кишиневском аэропорту, где его завернули сразу после прохождения паспортного контроля, попросив зайти в отдельную комнату для таможенного досмотра. Таможенник не стал тянуть, сразу бросил извлеченный из багажа семейный альбом Пантелеймона, к чему, однако, Берку оказался готов.

– Пять тысяч, – выпалил он таможеннику.

– Что?

– Пять тысяч евро, – уточнил Пантелеймон, первоначально думавший предложить взятку в этой же сумме, но в леях.

Таможенник оглянулся по сторонам и ткнул себя указательным пальцем в грудь.

– Вы мне? – спросил он и поднес к лицу рацию.

– Нет! – воскликнул Пантелеймон и понял, что позволил себе лишнее. Протянул к рации руку, чем таможенник не замедлил воспользоваться.

– Дежурный, наряд в комнату досмотра! – буркнул он в трубку и отключив аппарат, застыл перед Пантелеймоном с невозмутимым лицом, с руками, сложенными за спиной.

– Господин начальник, – заныл Пантелеймон, но дверь за спиной уже раскрылась, и перед Берку неумолимо росло число людей в одинаковых темно—синих таможенных кителях. Всего в тесноватую комнату их набилось аж девять человек.

– Фотография родственника? – спросил Пантелеймона таможенник, ткнув пальцем в портрет Франклина на извлеченной из альбома стодолларовой купюре.

Дальнейшее Берку припоминал с трудом. Помнил, как посыпались из альбома евро и он чуть не бросился их подбирать. Помнил, как спросили, сдавал ли он когда—нибудь ежегодную декларацию о доходах, а если сдавал, указывал ли суммы, которые намеревался вывести из страны. Помнил еще, как поинтересовались, знает ли он, какую сумму наличных денег разрешено вывозить без декларирования и в курсе ли Пантелеймон, какая ответственность предполагается за соответствующее нарушение?

На все вопросы Берку отвечал одинаково, молчал и отрицательно качал головой. В голове у него господствовал хаос, усугубившийся после того, как выпотрошив все деньги, таможенники внезапно всучили ему альбом.

– Что это? – поднял он потяжелевший взгляд на служителей закона.

– Вам лучше знать, – пожал плечами таможенник, поднявший бучу. – По мне, так это семейный фотоальбом.

– Ааа? – открыл рот Пантелеймон.

– Что? – удивился таможенник.

– Ааа… а деньги? – не выдержал Берку.

Люди в синих кителях переглянулись.

– Какие деньги?

– Ну как же, – пробормотал Пантелеймон и осекся. – Разве же…

Восемнадцать глаз выжидающе смотрели на него, а Пантелеймон не верил своим глазам: денег нигде не было. Зато были девять таможенников, некоторые из которых поспешно поправляли свои кители, другие копались в карманах брюк.

– Стоп! – вскочил со стула Пантелеймон. – Я видел! Там у вас мои деньги!

Задержавший Пантелеймона таможенник сделал шаг вперед.

– Господин Берку, – решительно сказал он. – Вы что—то путаете.

– Деньги! Деньги из фотоальбома!

– Из этого, что ли?

– Да вы что? – задыхался Берку. – Деньги! Мои деньги!

– Вы хоть понимаете, что говорите? Вы нас что, обвиняете? Или себя обвиняете?

– Вы издеваетесь! – взвизгнул Пантелеймон

– За недекларированный провоз суммы, превышающей…

– Жулье! – крикнул Берку.

– Предусмотрено наказание…

– Сволочи!

– А вот за оскорбление при исполнении…

– Верните бабки, суки!

Но Пантелеймона уже выталкивали из тесной комнаты.

– Куда вы меня? – вырывался он.

– Давай, давай, – раздавалось у него в ушах. – С родиной в расчете! Приятного полета!

– Я никуда не полечу! – истерил Пантелеймон.

Синие костюмы исчезли в одно мгновение, разлетелись, как деньги из фотоальбома. От остывающего от собственного крика человека посреди зала вылета вжимались в кресла люди, такие же как он пассажиры, ожидающие начала посадки.

Над рассказом Пантелеймона Энвер смеялся от всей души. Виорика и Серафима, для которых веселье албанца стало еще большей неожиданностью, чем для Пантелеймона, с трудом натягивали на лица осторожные улыбки. Не улыбался лишь Пантелеймон, который, закончив рассказ о злоключениях в кишиневском аэропорту, будто заново пережил один из самых нелепых и унизительных дней в своей жизни.