Пансионат - [11]

— Да погодите вы! Постойте! — В голосе Дана звенела мольба. Послушайте! Вы сейчас ужасны, как чудовища из кошмарного сна. Остановитесь… Как вы судите… я уж не спрашиваю, по какому, собственно, праву…

— И правильно делаете. По тому же самому праву, по которому метр Ядрон берется поучать нас и выставлять нам жизненные ориентиры.

— Я не о том. Вы фанатики, бессмысленно вас переубеждать. Я только хочу спросить. Вы — люди науки, привыкли к конкретному мышлению, строгой терминологии. Так скажите мне, какими критериями вы руководствуетесь, определяя, что такой-то Творец, как вы выражаетесь, «обыкновенный негодяй»?

— Метр Дан, это просто видно.

— Друзья мои, вы глубоко заблуждаетесь, человек бесконечно сложен, и нельзя…

— Старая песня, метр Дан. Опять начинаются джунгли пресловутого психологизма, которым можно оправдать в конце концов все. Поймите, действительно просто видно, если человек дрянь. И для того, чтобы это понять, совсем не нужно ломать голову. Достаточно небольшого опыта человеческого общения, самых простых понятий о том, что есть добро…

— Ну я еще ничего подобного не слыхал. «Простые понятия о том, что есть добро»! Простые! Да с того момента, как человек осознал в себе разум, он бьется над разгадкой того, что есть добро и зло!

— И запутал этот вопрос окончательно не без вашей помощи, Творцы. Только беспросветно глухая душа может гадать, плохо или хорошо поступил человек.

Вмешалась Тана:

— Недавно мне привелось стать свидетелем отвратительной сцены. Ночью, на улице, один из ваших коллег, известный Творец, в подпитии поссорился с женщиной, своей спутницей. Так вот, он повалил ее на землю и принялся избивать ногами. Если вы, метр Дан, сейчас скажете, что, мол, еще неизвестно, какая это была женщина, я вас ударю.

— Да… Даже не знаю, что сказать.

— Что тут скажешь. По-моему, оценка этого поступка однозначна.

— Но не бывает же только черного и только белого. Есть масса нюансов…

— Надоело! Понимаете, надоело, метры. От вас только и слышишь, что вот это черное, а вот это белое. Но… Но там сбоку есть этакий оттенок, а вот тут потек, а вот там просвечивает нечто, скажем, голубенькое, неназойливо переходящее в розовое. И в результате черное уже и не совсем черное, зло вроде и не такое уже зло, оказывается, нет такой подлости, которую нельзя оправдать.

Дан поднял ладони, словно защищаясь:

— Ну вы выбирайте выражения, доктор. И потом, неужели вы, медик, лишены необходимейшего профессионального качества — милосердия?

— Милосердия? — словно бы удивился доктор. — К кому?

— К человеку… и к вашим нынешним пациентам, которые, кстати, тоже люди. А то, что назвали «джунглями психологизма», есть подчас проявление милосердия. И если автор берет на себя смелость не осуждать героя за неангельское поведение, то из милосердия. Я даже способен быть милосердным к тому, о ком говорила Тана…

— Метры, но я ведь совсем не о том! Вы неверно меня поняли…

— Да вас понять-то мудрено. Как гласит старинная поговорка: «Даже если ты выскажешься предельно ясно, все равно найдется человек, который тебя неправильно поймет»…

— Я все время старался говорить не о творениях, а о Творцах. Но можно и о творениях. К примеру, все знают, что книжка плохая. Скучная, серая, лживая. И вы это знаете, и мы. И вдруг начинается. В прессе нам доходчиво объясняют, что книжка эта — эпохальная. Что она воспитывает любовь к родине. Кто ж будет возражать? Святое же понятие… А потому-обратите внимание, лишь потому! — она плохой быть не может! И все! И читайте! И другого не смейте хотеть! Кстати, насчет другого. Ну буквально же везде есть выбор. Приду я на рынок. Осмотрюсь. Нет, этих яблок я не хочу, а хочу тех. Они мне как-то больше по вкусу. Или в магазине. Вот не хочет Тана синее платье, а хочет зеленое. В крайнем случае, сама пошьет. А с вашей, простите, продукцией? Ну все в одну шеренгу! Как по команде… И не отсылайте меня к классике!

— Почему же? — с неподдельным интересом спросил Тиль. — Действительно, не нравится вам современное искусство — поищите в классическом наследии.

— А вот почему, — мрачно сказал доктор. — У меня, видите ли, нет собственного книгохранилища. В центральное мне вход заказан, туда только по спецдопуску. Бред, ахинея — мне нужен спецдопуск к книгам моей страны, моего народа, вообще к любым книгам! В хранилищах рангом пониже сильно позаботились о моем умственном целомудрии: в этой самой классике — дыра на дыре. Что-то не сохранилось, что-то и не велено было беречь, а наоборот изъять навсегда и порезать в лапшу. Да и откуда я знаю, что искать и где? Опять же, я не специалист. А в учебниках, которые составили для меня специалисты, этих старых авторов — два десятка. И знаете ли, при ближайшем рассмотрении выясняется, что и они стоят в вашей же шеренге, ну, может, правофланговыми. Вы и классику под себя подладили, перекрыв людям доступ к тем книгам, которые в вашу схему не вписываются!

— Вы делаете честь метру Ядрону, — вкрадчиво сказал Дан.

— Что?! — Доктор даже вздрогнул.

— Ну, если вы ставите его в одну шеренгу с классиками…

— А, — понял доктор и рассмеялся. Потом продолжил: — Это про книги. А с живописью еще хуже. Как я могу приобщиться к классике? Повесить на стенку полотно Лециуса?