Паноптикум - [62]

Истории о дрессировщиках, которые заботились о своих подопечных, успокоили Коралию. Если уж к зверям здесь относились по-человечески, то, может быть, и с ней обойдутся по-доброму. Для Бонавиты его животные были скорее ценными сотрудниками и товарищами, нежели собственностью, используемой для представлений. Он решил показать Коралии Черного Принца, который был его главной радостью и гордостью. Бонавита вырастил его с младенческого возраста. Принц спал на мягкой подстилке. Когда дрессировщик назвал его имя, лев лениво поднял голову и зевнул. Не успела Коралия и глазом моргнуть, как Бонавита отпер клетку и оказался внутри. Увидев дрессировщика, лев поднялся и издал рев, от которого у Коралии мурашки забегали по коже. Затем зверь подпрыгнул чуть не до потолка, а его черная грива при этом развевалась вокруг его жуткой морды. Приземлившись на задние лапы, лев уперся передними о плечи Бонавиты. Да уж, подумала Коралия, калекой дрессировщика никак не назовешь. Он был самым смелым человеком, какого она когда-либо встречала.

Она в ужасе ждала, что лев сейчас набросится на него, и думала, как она поступит при этом – кинется в клетку спасать Бонавиту или, парализованная страхом, будет смотреть, как лев поедает его. Но зверь, похоже, просто обнимал дрессировщика, да еще и потерся о него головой.

– Вот и молодец, – сказал Бонавита и, освободившись из объятий, потрепал льва по загривку, что Принцу очень понравилось. До Коралии донеслось мурлыканье, напоминающее раскаты грома.

– Заходи, – предложил Бонавита зрительнице.

Сердце Коралии ухнуло куда-то очень глубоко. Но тут она вспомнила свой сон, в котором сначала боялась спрыгнуть с утеса, а потом, вместо того чтобы разбиться насмерть о землю, оказалась в своей родной водной стихии.

Она вошла в клетку.

– Не бойся и не кричи, – тихо предупредил Бонавита. – Не обращай на него внимания.

Коралия не шевелилась и затаила дыхание. Лев изучающе посмотрел на нее и медленно приблизился.

– Я так и знал. В тебе есть внутренняя храбрость, – сказал Бонавита, очень довольный тем, что правильно оценил ее характер.

От льва пахло соломой и дикими просторами. Он потерся головой о Коралию, и у нее возникло ощущение, будто в ней самой раскрылись дикие просторы. Ей казалось, что вся ее жизнь до этого момента была лишь сном, и только теперь она наконец открыла глаза.

Бонавита окликнул Принца и хлопнул в ладоши, и тот рысцой направился на свою подстилку. Коралия вышла из клетки, чтобы дрессировщик мог принести льву завтрак – наполовину замороженную коровью тушу. Зверь накинулся на тушу и принялся жадно и умело ее грызть. Коралия заметила, что к ее юбке пристали золотистые и черные шерстинки. Сердце у нее все еще стучало, но она была вне себя от радости, что так близко пообщалась со страшным хищником, тем более таким знаменитым, как Принц.

Коралия спросила Бонавиту, как это он не боится льва, особенно после того как другой лев уже нападал на него.

– О, я боюсь, – ответил дрессировщик. – Он запросто может разделаться со мной, если захочет. Я знаю это, и он знает. Но со львом, который напал на меня, плохо обращались до того, как он попал ко мне, а Принца я растил с самого его рождения. Между нами существует особая связь, построенная на доверии, и она сильнее его природы – да и моей, наверное, тоже.

Коралия спросила, не опасается ли жена Бонавиты за его жизнь, бывая на представлениях, где он выступает в окружении десятка тигров и леопардов.

– Жена и дочь понимают, что с этим ничего не поделаешь. Я по собственному опыту знаю, что у человека может быть только одна большая любовь, и я свою выбрал уже давно. Но я стараюсь быть хорошим мужем и хорошим отцом.

Коралия была уверена, что настоящая любовь абсолютно не похожа на то, что происходило с ней в жизни, на непристойности в выставочном зале, на тени на стенах, на скрип пола в загоне спокойной и терпеливой черепахи, на мужчин, покушавшихся на нее из-за стекла, которых она воспринимала как какие-то фикции, а не людей из плоти и крови.

Дрессировщик считал ее храброй, но в повседневной жизни Коралия по-прежнему вела себя как подопытный кролик. Гнев ее обращался против нее самой, и раны она наносила самой себе. Она в ярости втыкала булавки в собственное тело, подобно Человеку-игольнику, работавшему у них уже несколько лет. Но тот пил настой из крапивы, ежевики и лотоса, который препятствовал кровотечению, а у Коралии, в отличие от него, раны кровоточили и болели. По вечерам она подсовывала отцу большие кружки рома, чтобы он дремал, и в доме царили мир и покой. Иногда ей приходило в голову, что ей ничего не стоит подмешать в ром мышьяка, который хранился в сарае и использовался против крыс. Потрясенная этими кровожадными помыслами, она убегала из дома.

Хотя наступила весна, по вечерам было сыро и холодно, темнота опускалась на город серо-пестрыми пластами, напоминавшими рыбью чешую. Коралия пошла на берег моря, туда, где училась плавать. Вода неудержимо притягивала ее, она чувствовала ее у себя в крови, жгучую, как соль. Здесь, в царстве песка и морской воды, ей всегда открывался весь мир. Если отец хотел сделать из нее послушную дочь, думала она, ему не следовало подпускать ее к океану. Океан придавал ей силу, удивлявшую ее. Возможно, она все-таки тоже «живое чудо», а не бесхребетное существо. Когда Коралия недавно поглядела на себя в зеркало, ей показалось, что она видит ряд полосок у основания шеи. Разумеется, это были не жабры, как в ее снах, а просто голубые пульсирующие вены, но мысль о жабрах все же не оставляла ее.