Паноптикум - [9]

Посредине лужайки на обломке скалы, покрытом мхом, сидела дама в штанах, по-восточному смуглая и с огромной грудью; на коленях у нее лежала золоченая арфа, которую она судорожно прижимала к себе. Эта дама и была простодушным пастушком Трамплингом. У этого нежного пастушка была огромная задница, и телеса его, обтянутые штанами, свисали со всех сторон скалы. Он сидел на камне и во все горло выкрикивал стихи, повторяя одно и то же по крайней мере раз пятьдесят:

Осанна! Жизнь идет на лад,

В журчанье вод, в мычанье стад!

Всевышний нас ласкает всех,

Когда в долине тает снег!

Хей-хо! Хей-хо! Хей-хо![3]

Вдруг пастушок вскочил на ноги и, хлопая себя руками по груди, стал метаться по сцене, внезапно останавливаясь перед самым оркестром. Он удивительно долго декламировал и пел, и каждый раз, когда он брал особенно высокую ноту, казалось, что его огромная грудь вот-вот закроет ему лицо. Он пел о героических девушках сказочного нарлундского народа, которые «на беды все спокойно, стоически глядят, и взоры чужеземцев сердец их не смутят». Затем пастушок металлическим голосом сообщил зрителям, что за душой у него ничего нет, кроме сияния голубого неба, аромата полевых цветов и серебристого света луны, но, несмотря на это, он чрезвычайно доволен своей судьбой. Затем ой объяснил, при каких условиях человек бывает вполне счастлив. Он пел:

Господь в небесном лоне,

Взор девы гонит тьму,

И Вотан благосклонен

К питомцу своему!

Простодушный пастушок находился именно в таком буйно-восторженном состоянии, когда на сцену выбежала худосочная дама в широченной ночной рубашке и белоснежном чепце. Она в девственном смущении нюхала букет львиного зева, но это не помешало ей громогласно заявить: «Я здесь, в сиянье ясном, о витязь мой прекрасный!»

Витязь, который был, как я уже сказал, невероятно толст, и прекрасным его можно было назвать разве только для рифмы, бросился перед костлявой пожилой дамой на колени, чуть не свалив ее с ног, и стал опять завывать: «Сам бог, о королевна, послал тебя сюда!» (Во время этой сцены оркестр играл что-то очень шумное.)

Из всех их жестов, выражающих томление и благонравную чувствительность, из того, как они бросились друг к другу, зрителям тут же стало ясно, что им показывают один из заурядных случаев, когда дочь короля влюбляется в пастуха. (Смотри современные фильмы: директор банка влюбляется в машинистку, князь — в модистку, сын благородных родителей — в уличную девку. Бедность везде фигурирует как самая прочная основа для счастливой развязки.)

Свободолюбивым и демократическим чувствам влюбленных аккомпанировало благовоспитанное хихиканье арф. Стареющая королевская дочь, прекрасная Нарлинда, задыхаясь от волнения, тихим голосом пролепетала свое скромное мнение о бедности: оказывается, она очень завидует неимущим, которые «спят на соломе часто, но чарам денег не подвластны». Отсюда следовало: она очень угнетена тем, что живет как у Христа за пазухой, и горит желанием избавиться от праздной жизни, которая совершенно иссушила душу, превратив ее в пустыню. Окончив свою длинную арию, королевна заговорила прозой и условилась с пастушком, что он на другой день придет к ее отцу — королю нарлундов, победит семиглавого дракона и попросит у короля ее руки. «О Трамплинг! — воскликнула она. — Докажи моему отцу, что хотя кровь Вотана и не течет в твоих жилах, но ты, храбрый потомок великого Авраама, можешь расправиться с семиглавым драконом, подобно тому, как Давид победил Голиафа, ибо в сердце у тебя пылает неугасимое пламя любви, закаляющее клинок твоего меча, призванного вершить великие дела».

На этом и кончился их дуэт. Мощные рефлекторы осветили зрительный зал, а на сцене стало темно. Пока меняли декорации, оркестр играл с такой силой, как будто все обитатели Валгаллы пели одновременно хором, а на маленьком мостике, связывающем сцену с зрительным залом, появились современные правнучки Терпсихоры — девственнейшие балерины, в то время как за сценой хор мужских голосов пел потрясающие песни о Гиннунгагапе — отце вселенной и об Имире — огромном великане, вскормленном коровой Андхумблой, вымя которой с четырьмя сосцами давало потрясающее количество молока. Этот великан до тех пор лизал языком соленые ледяные горы, пока в первый день не появились из них человеческие волосы, на второй день — человеческая голова, а не третий день — и весь человек, по имени Бури, предок нарлундов. Оркестр хрипел, надрываясь, и на глазах у Кэт, напоминавших глаза коровы Андхумблы, только менее сказочные, показались две слезинки.

Теперь на сцене был сверкающий золотом тронный зал с украшенным рубинами седалищем, по обеим сторонам которого стояло по льву в таких позах, как будто они лакали пиво. На троне, прислонив огромную светловолосую голову к шкуре пантеры, сидел Смокгунд, героический король нарлундов. У его ног лежал семиглавый дракон в ожидании витязя, который наконец победит его. В тронный зал вошел Трамплинг, ведя за руку сухопарую королевну, белокурую Нарлинду, которая, прижимая к груди белую лилию, с запинкой произнесла:

— Я привела с собою славного героя, который победит семиглавого дракона…