Паноптикум - [27]
Господин Нулла повернул обратно.
Почему-то ему вдруг вспомнилось, что и жена отвергла его первое предложение. Ну, а во второй раз… (он опять поравнялся с девушкой)… во второй раз она согласилась выйти за него. Может быть, она согласилась только потому, что ее первый жених потерпел банкротство? Нет, это невероятно! Тут господин Нулла отбросил прочь сомнения, которые в форме вопроса вновь и вновь возвращались к нему в течение долгих лет семейной жизни.
Господин Нулла обогнал девушку, сделал еще несколько шагов, но она и на сей раз промолчала. Это окончательно привело в ярость господина Нуллу. Эти панельные девки заигрывают с каждым извозчиком, с каждым уличным мальчишкой и только на него не обращают никакого внимания!
«Кто поймет женщин? — подумал он про себя. — Какие это таинственные создания! Моя жена тоже загадочное существо, но к ней я уже привык. Бог ты мой, жена, по существу говоря, даже не женщина — просто подруга жизни, а это совсем, совсем другое. Да и не подобает, думая об уличной девке, все время сравнивать ее с собственной женой!»
Размышления господина Нуллы на этом закончились. Он опять поравнялся с блондинкой, которая на этот раз широко зевнула и, покачиваясь на высоких каблуках, повернулась к подруге.
— Нет клиентов! — сказала она, махнув рукой, и опять зевнула.
Господин Нулла залился краской.
— А я кто, по-вашему? — взволнованно спросил он, снимая двумя пальцами с носа неустойчивое пенсне. — Третий раз прохожу мимо вас, а вы стоите и зеваете, зеваете и стоите, да еще жалуетесь, что клиентов нет. Почему это нет? Прошу покорно, уважаемая барышня, а я, по-вашему, кто?
Аннуш, блондинка, слегка наклонилась к господину Нулле и даже не засмеялась, а только посмотрела на него сверху вниз.
— Вы? — сказала она, помолчав немного. — Вы — почтенный… слишком почтенный… Вы не годитесь для этих дел. Мы здесь только зря время с вами теряем.
— Что значит, по-вашему, почтенный? — нервно спросил господин Нулла, пытаясь отмести от себя это слово.
Аннуш заколебалась.
— Ну такой… Семейная обстановка, папаша… мамаша вяжет… дочка играет на пианино… сын зубрит уроки… Не годитесь вы для этих дел, папаша… Вот и зонтик у вас такой благородный… вы не могли бы мне его подарить? Ну, бог с вами, идите…
Господин Нулла был поражен.
— Откуда вы все это знаете? — спросил он, и его молодцеватая осанка исчезла, грудь впала, приняв свой обычный будничный вид.
— Откуда знаю? Вижу… По вашим ботинкам, папаша, по вашей походке, старикан… Да я и сама не знаю, откуда. Просто знаю, — сказала девица и пошла дальше.
Господин Нулла остолбенело смотрел перед собой. Никто никогда не говорил ему подобных вещей. Чтобы по ботинкам можно было узнать о том, как живет человек? Вот это психоанализ, даже больше того: это уже социология. Господин Нулла был изумлен чрезвычайно. До сегодняшнего дня, если кто-нибудь говорил ему: «Вы — почтенный человек», он гордился этим… А теперь ему приходится откровенно признаться, что такое определение тормозит, ограничивает его перспективы, а произнесенное насмешливым тоном вроде бы даже и оскорбляет. Господину Нулле показалось обидным, что кто-то посмеялся над его женой, «мамашей», христианское имя которой давно смыто временем, что она сидит дома и вяжет, что дочка его играет на пианино, а сын зубрит уроки. Да, сами по себе эти слова, конечно, еще не являются оскорблением, но насмешка, звучащая в голосе, тон, которым девица произнесла их, — все это явная, недвусмысленная, пронизывающая насквозь обида. А так как господин Нулла очень хорошо знал, что в каждом оскорблении всегда таится хоть капля истины, то он тут же подумал: существует ли вообще такая грубость, которая ничем, абсолютно ничем не была бы оправдана?
Вечером, когда господин Нулла сел ужинать вместе с женой, дочерью и сыном, настроение у него было преотвратительное. Глава семьи не произнес ни слова, сидел молча, уставившись в одну точку, и дольше обычного ковырял вилкой в тарелке. Время от времени он поднимал глаза и обводил ими комнату. В них светилась грусть, когда он смотрел на пианино, где на пюпитре стояли раскрытые ноты с этюдами, которые его дочка с неукротимым рвением барабанила по многу раз в день, или на картины, висевшие на стенах столовой (картины эти, двадцать лет назад принесенные в виде свадебного подарка чете Нулла, долгое время до того украшали стены другой столовой). Смотрел он на сына, в котором, невзирая на нежный возраст, было так развито чувство семейственности, что он одновременно походил на мать с отцом, а также на дедушку с бабушкой; смотрел на дочь, которой как бы мимоходом, но от всего сердца мать говорила: «Если я узнаю, что ты… то сначала тебя, потом — себя…» Но дольше всего взгляд господина Нуллы задержался на жене, которая обычно произносила длинные речи — пылкие, агрессивные, примирительные, невнятные, каверзные, язвительные, подстрекательские, ехидные и жалостливые, предметом которых служили три «совершенно различные» темы: деньги, доходы и жалованье… Под конец взгляд господина Нуллы остановился на маленькой гипсовой статуэтке Вольтера (тоже свадебный подарок), о котором он слыхал хотя и немного, но вполне достаточно для того, чтобы иной раз усомниться в совершенстве мира.
