Памятники византийской литературы IX-XIV веков - [170]

Третья, главная часть сборника, озаглавленного издателями «Родосские песни любви» по предполагаемому месту их возникновения, состоит из предисловия к девятнадцати эротическим песням, перевод отрывка из которого приводится в нашей книге (ст. 140–163). В предисловии выражена мольба влюбленного юноши к девушке полюбить его. Девушка отвечает, что он слишком юн, вероятно, ничего не смыслит в любви, но требует от него сочинить экспромтом сто стихотворных прибауток так, чтобы каждая начиналась с арифметического числа от единицы до ста (отсюда эта часть собрания песен и получила название «Стослов»). Однако уже после десятой прибаутки девушка покорена певцом, она целует его один раз и разрешает юноше сочинять стихи только на десятки, начиная с числа двадцать. Когда же влюбленный доходит до ста и потом удовлетворяет свою страсть, то начинает грубо насмехаться над девицей.

К. Крумбахер отмечает, что идея арифметического стиха кажется ему совершенно оригинальной: он не может сопоставить этот опыт ни с одной из известных ему литератур [592].

За этими тремя циклами следуют многочисленные песенки различного содержания, иногда в форме эпистолярного послания (ст. 331–340, приводимые в нашей книге), жалобы влюбленного (ст. 681–691, там же) или влюбленной и многие другие самого различного содержания, объема и жанровой формы.

Содержание песен часто довольно фривольное, доходящее нередко до откровенного цинизма, но есть и поэтически вдохновенные, глубоко прочувствованные строки, например, в стихах 681–691, где несчастный влюбленный сравнивается с соловьем, которому не поется в неволе.

С. С. Аверинцев отмечает, что «эта не слишком импонирующая сфера образов и чувств получила в определенные века самое широкое распространение; у нас, в России, она была представлена с XVII в. «лубочным» романом и затем продолжала жить в полународном, полумещанском мире частушки и «жестокого» романса, поразительно стойко сохраняя присущую ей систему общих мест» («История Византии», г. III. М., 1967, стр. 265).

«Родосские песни любви» пользовались огромной популярностью в низовых слоях населения поздней Византийской империи и долгое время после ее падения. По наблюдению К. Крумбахера, эти песни в измененных формах были живы у греческого народа даже в конце XIX в., например, в народном творчестве Хиоса и Кипра (К. Крумбахер. Указ. соч., стр. 814).

ВСТУПЛЕНИЕ К «РОДОССКИМ ПЕСНЯМ ЛЮБВИ» (ст. 140–163 )

Когда тебя увижу вновь, ах, встретимся когда мы?

Когда я расскажу тебе про все мои страданья?

Виновница страданий ты — любовь моя несчастна.

Когда ж, красавица, придешь, со мною сядешь рядом,

Чтоб смело мог поведать я любви моей мученья?

Мученья те через тебя терплю я непрерывно!

Глаза мои красны от слез. Когда ж тебя я встречу,

Вздохну всей грудью тяжело и жалобно заплачу.

А ты посмотришь на меня — печальной, бледной станешь.

Но не горюй, утешу я приятными словами

И расскажу, как всей душой к тебе одной стремлюсь я,

Страдаю, плачу, по тебе тоскую дни и ночи.

«Эроты — смерть моя! Любовь? О, ты — моя погибель!»

Так я начну писать стихи, любви их посвящая.

Потом венок из них сплету, венок моей печали.

Из сердца вырваны они, из раненого сердца.

Когда душистые цветы сажаешь ты в горшочек,

Срываешь, прячешь на груди, они приятно пахнут,

И все прохожие тогда вдыхают аромат их.

Вот так и я слова свои из сердца вырываю:

Сплетаю стих один с другим, как цепь, тебе в подарок.

Когда же напишу, прочти, красавица, те строки.

Итак, я начинаю петь любви моей страданья.

(ст. 331–342)

О, свет очей, душа моя! Прочти мое посланье!

Не отвергай его, не рви, не сетуй на чернила.

Когда я сочинял вчера, слезами обливался:

В одной руке держал листок, в другой перо дрожало;

И долго–долго думал я, как написать посланье.

О златокудрая моя! О нежная ромашка!

Как мрамор шея у тебя, как снег бела кристальный.

А губы — пурпур иль сосуд, наполненный любовью.

Ты излучаешь яркий свет, но поясок твой крепок;

Хотел бы развязать его и быть в твоих объятьях!

(ст. 438)

Коль девочку ты полюбил, сиротку, чужестранку,

Нацеловался с нею всласть, теперь как можешь бросить?

(ст. 681–691)

Известно всем, что соловью в неволе не поется,

И не встречает он зарю, молчит и в полдень ясный,

И не садится на ветвях в тиши лесистой чащи.

А коль желание запеть уж очень сильным будет,

Печально встретит он рассвет звучащей тихо трелью.

Его услышишь и поймешь, что соловей страдает.

Влюбленный тоже должен быть таким благоразумным:

Терпеть и долго ждать порой, скрывая ловко» чувства;

Он случай должен подстеречь, счастливый миг настанет;

Ведь время движется вперед, меняясь беспрестанно:

Желанья сбудутся всегда, иль рано или поздно.

(ст. 695–698)

Голубка, горлица моя, с походкой горделивой!

Я увидал тебя тогда, когда ты шла с купанья:

Едва взглянул — и тотчас кровь застыла в бедном сердце.

Расцеловать хотел бы я твои уста и губки!

(ст. 702–705)

В зеленом платье девушка присела у оконца:

Сверкнули очи — синь небес, синее, чем сапфиры.

Пусть неприступен замок тот, и море пусть бушует, —

Я подплыву и поцелуй сорву с пунцовых губок.

СТОСЛОВ

Мальчишка

Я потихоньку ото всех горю, а ты не видишь.