Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века - [20]

37. Отчего из всех приношений богам только отбитые у врага доспехи не пользуются ни почитанием, ни уходом, и их оставляют погибать от времени?

Может быть, для того, чтобы люди видели, как погибает с давней добычею их слава, и стремились приносить все новые и новые памятники своей доблести?

Или дело в том, что, подновляя и освежая эти самим временем стираемые следы былых раздоров с недругами, люди тем самым поддерживают ненависть и вражду? Ведь и эллины осуждают тех, кто первыми стали ставить трофеи из камня и бронзы.

39. Отчего те, кто не состоял на военной службе, но находился в лагере, не имели права убивать или ранить неприятеля?

Об этом свидетельствует Катон Старший в одном письме к сыну, где приказывает ему по истечении срока службы оставить войско или же, в противном случае, испросить у полководца право ранить и убивать неприятеля.

Может быть, только необходимость дает право человеку убивать человека, а кто делает это без устава и приказания, тот просто убийца? Потому и Кир похвалил Хрисанта, который готов был убить врага и уже выбил у него меч, но, услыхав, что затрубили отбой, отпустил его невредимым, словно что-то его остановило[185].

Или дело в том, что человек, вступивший в бой и сражающийся, в случае трусости уже не должен быть свободен от взысканий и наказаний? Ведь не столько приносит пользы человек, сразивший или ранивший кого-нибудь, сколько вреда — покидающий строй и бегущий. А человек, отслуживший военную службу, воинским законам уже не подчинен, и только тот, кто испросит дозволения вернуться к воинскому делу, вновь предаст себя уставу и полководцу.

О доблестях женщин Γυναικών αρεταί

В том, что касается женской добродетели, Клея[186], я не согласен с Фукидидом[187]: ведь по его суждению наилучшая из женщин — та, о которой меньше всего говорят чужие, безразлично, в порицание или в похвалу. Иными словами, он полагает, что имя честной женщины, как и она сама, должно таиться под замком и на люди не выходить. Но мне кажется более тонкой мысль Горгия, предписавшего, чтобы женщину знали многие, однако же не в лицо, но будучи наслышаны о ее добронравии. Прекрасным представляется мне и тот римский закон, по которому и женщинам наравне с мужчинами назначено после смерти похвальное слово в меру их заслуг[188]. Вот причина, по которой вскоре после кончины достойнейшей Леонтиды мы вели с тобою немало бесед, причастных философскому утешению. Так и ныне, исполняя твое пожелание, я записал для тебя то, что осталось привести в подтверждение единства и тождественности мужской и женской добродетели, пользуясь при этом историей.

Я не отделывал своего сочинения так, чтобы оно льстило слуху; и все же, коль скоро в самой природе, моих примеров заложено свойство не только убеждать, но и доставлять удовольствие, мое рассуждение не оттолкнет помощи, предлагаемой прелестью рассказов, и не убоится

На помощь музам сладостных харит призвать,

Прекраснейшим союзом сочетать богинь[189],

как говорит Еврипид, хотя прежде всего оно будет взывать о доверии к той части души, где обитает любовь к нравственно прекрасному. Скажи, если бы мы выдвигали положение, что мужчины и женщины в равной степени владеют искусством живописи, и в качестве доказательства представили бы выполненные женщинами картины, которые не уступали бы по достоинству апеллесовым, зевксидовым, никомаховым[190], — упрекнул бы нас кто-нибудь в том, что мы скорее воздействуем на чувство, нежели на разум? Не думаю. Ну, а если бы мы в доказательство того, что поэтический или пророческий дар не является одним для мужчин, другим для женщин, но один и тот же и у тех и у других, сравнили бы с песнями Анакреонта — песни Сапфо, а с бакидовыми[191] прорицаниями-сивиллины, смог бы кто-нибудь по справедливости бросить нашему способу доказывать упрек в том, что он вкрадывается в доверие слушателя своей приятностью и завлекательностью? Нет, этого нельзя было бы сказать. Так и для того, чтобы исследовать сходство и различие женской и мужской добродетели, не найти лучшего средства, нежели сопоставлять с жизнью и деяниями одних — жизнь и деяния других, как сравнивают творения большого мастерства, и рассмотреть, одинаковый ли облик и черты имело стремление к великим делам — у Семирамиды и Сесостриса, проворство ума — у Танаквилы и царя Сервия, душевное величие — у Порции и Брута, у Тимоклеи[192] и Пелопида; при этом мы должны смотреть на сходство и силу их доблести в самом существенном. Что же касается до иных, малозначительных различий, вроде тех, какие наблюдаются между оттенками кожи, то они от природы присущи добродетелям разных людей, завися от их нравов, телосложения, пищи и образа жизни. Так, по-своему отважен Ахилл, по-своему — Аянт; одиссеева рассудительность непохожа на несторову, не на один и тот же лад справедливы Катон и Агесилай, и Эйрена в супружеской любви не повторяла Алкестиду, а Корнелия в душевном величии — Олимпиаду[193]. Однако ведь это не причина для того, чтобы признавать множество отличных друг от друга видов отваги, рассудительности и справедливости, коль скоро частные различия не отнимают ни у одной из этих добродетелей присущего ей наименования.