Памятник и праздник: этнография Дня Победы - [4]
Это особенно очевидно в тех странах, где, в отличие от России, Беларуси или Приднестровья, День Победы не может претендовать на статус главного или одного из основных государственных праздников и становится точкой кристаллизации — зачастую, но не всегда, протестной — для меньшинств, определяемых при помощи этнических, территориальных, политических или биографических критериев. Однако то же самое очевидно и в тех регионах России, где через формы участия в праздничных мероприятиях артикулируется отношение не только и не столько к истории, сколько к определенному месту и к текущей политической конфигурации.
Даже первое приближение к разнообразию значений Дня Победы позволяет преодолеть бинарные рамки восприятия праздника: становится понятно, что состав акторов, определяющих эти значения, гораздо шире, чем может показаться на первый взгляд, а взаимодействия между ними гораздо сложнее.
Еще нагляднее это показывает экскурс в историю Дня Победы. Хотя наш проект посвящен изучению современных форм празднования 9 мая, он не может обойтись без обращения к историческому контексту. Коммеморативные даты обычно изучают либо как способы репрезентации прошлого (парадигма «история и память»), либо, следуя Дюркгейму, — как отражение структуры общества в настоящем и способ воспроизведения солидарности путем ритуального очищения. Между тем, как показал Джеффри Олик в своем анализе исторической эволюции церемоний 8 мая в ФРГ[14], коммеморация — это особый жанр, и каждое повторение праздника не только отсылает к коммеморируемым событиям и не только отражает структуру коммеморирующего сообщества, но и становится репликой в диалоге, включающем в себя предыдущие итерации праздника. На этот же момент на материале Севастополя указывает в представленной здесь статье Джуди Браун, демонстрируя, что современные практики «хронологической сшивки», описанные Сергеем Ушакиным на московском примере[15], отсылают не только к 1945 г., но и ко всей послевоенной истории Дня Победы.
Итак, трудности с пониманием 9 мая во всем его многообразии усугубляются тем, что День Победы остается крайне слабо изученным и в диахронической перспективе. Историю этого праздника можно разделить на три периода. Первый из них берет свое начало в исторический день 8 (по московскому времени — 9) мая 1945 г. Второй — четверть века, прошедшие с момента возвращения празднику статуса выходного дня в 1965 г. и до конца существования СССР. Третий, тоже уже почти четвертьвековой, период — постсоветская история существования праздника. В той мере, в которой авторы, пишущие о последнем из этих временных отрезков, всё же признают за праздником некоторую эволюцию и разнообразие форм участия, они противопоставляют его совершенно унитарному, в их представлении, советскому Дню Победы. Анализ же первого послевоенного периода обычно ограничивается лаконичной констатацией отмены Сталиным Дня Победы как выходного дня в декабре 1947 г., что чаще всего объясняется желанием загнать эмансипированное военным опытом и победой общество обратно в оковы тоталитарной системы и не дать ветеранам, повидавшим обустроенную Европу, стать новыми декабристами[17]. Представление о том, что с 1948 по 1964 г. Дня Победы попросту не существовало, поддерживается убеждением, будто советская власть могла полностью контролировать отношение общества к праздникам и памятным датам. Такую точку зрения выражает, например, недавняя статья журналиста Александра Артемьева о том, «как менялось отношение ко Дню Победы»:
8 мая 1945 года <…> указом Президиума Верховного Совета СССР следующее, 9-е, число было объявлено «Днем всенародного торжества — Праздником Победы». Точно так же был установлен и второй праздник, с точно таким же статусом — день победы над Японией, 3 сентября. Оба дня были объявлены нерабочими. Этот сдвоенный День Победы в советских календарях продержался, правда, недолго — уже в декабре 1947 года Президиум ВС СССР опубликовал постановление, в котором объявил, в частности, «день 9 мая — праздник победы над Германией — рабочим днем»; прочие эпитеты были опущены. Тем же постановлением нерабочим днем объявлялось 1 января. Следующие 18 лет победа в Великой Отечественной в СССР не праздновалась (выделено мной. — М. Г.)[18].
Между тем День Победы — пусть со сравнительно небольшим размахом и не в качестве нерабочего дня — и в этот период отмечался вполне официально. Первое 9 мая после «отмены праздника» пришлось на воскресенье[6], в этот день вручали награды, состоялись массовые гуляния, спортивные соревнования, музейные выставки, салюты, встречи с ветеранами, были проведены специальные передачи Центрального радиовещания и т. д.[20] В последующие годы масштаб официальных торжеств постепенно сокращался, но они никогда не исчезали полностью. Например, в 1955 г. на десятилетие Победы в Москве прошли торжественные заседания и народные гуляния[21]. И это не говоря о том, что 9 мая уже тогда — наряду с другими юбилейными датами — играло определенную роль в международной политике советских властей. Например, именно в рамках юбилейных торжеств было принято решение о создании советской ветеранской организации, которая изначально рассматривалась главным образом как очередная потемкинская деревня международной пропаганды[22].
Годы Первой мировой войны стали временем глобальных перемен: изменились не только политический и социальный уклад многих стран, но и общественное сознание, восприятие исторического времени, характерные для XIX века. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. В своей фундаментальной монографии историк В. Аксенов показывает, как этот кризис проявился на уровне массовых настроений в России. Автор анализирует патриотические идеи, массовые акции, визуальные образы, религиозную и политическую символику, крестьянский дискурс, письменную городскую культуру, фобии, слухи и связанные с ними эмоции.
В монографии осуществлен анализ роли и значения современной медиасреды в воспроизводстве и трансляции мифов о прошлом. Впервые комплексно исследованы основополагающие практики конструирования социальных мифов в современных масс-медиа и исследованы особенности и механизмы их воздействия на общественное сознание, масштаб их вляиния на коммеморативное пространство. Проведен контент-анализ содержания нарративов медиасреды на предмет функционирования в ней мифов различного смыслового наполнения. Выявлены философские основания конструктивного потенциала мифов о прошлом и оценены возможности их использования в политической сфере.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.