- Значит, поперли-таки немца?
- Поперли! - радостно подхватил это слово мальчонка. - Тут никого не осталось. Одни убитые. Страсть сколько.
- А наши есть убитые?
- Не-е... Был один раненый, вон там на дороге лежал...
- Без валенка?
- Ага...
- И где же он? Куда подевался?
- Ево один дедушка подобрал, на санях увез.
- А больше никого не видел?
- Никого...
- А тебя как хоть зовут-то?
- Я тоже Петр. Петька...
- Тезки, значит. Петр-маленький, а я - Петр-большой, - говорил он через силу, с натужной бодрецой, старался не спугнуть, приветить мальчишку. - Да вот хоть я и большой, да ничего, брат, не вижу. Ты давай лезь-ка сюда, дело к тебе будет. Давай, а?..
Петр-маленький помедлил, посомневался, но все же спустился в отсек и замер возле сиденья. Ему, конечно, было боязно видеть неопрятные бинты, торчавшие из-под шлема. А может, пугал его и раненый Катков, тяжко и клекотно дышавший позади на полу отсека. Подбадривая его, Петр ощупывал здоровой рукой хлипкое, ягнячье тельце под заскорузлым кожушком, перебирал стылые пальчики.
- Ты меня не бойся, - сказал он тихо, словно как по секрету. Пораненный я. Лицо все в крови. Как мог, обвязался одной рукой, да, видать, не очень ладно. Что поделаешь, такая вот она, война. Не будешь бояться?
- Не буду...
- Тебе сколько годов-то?
- Девятый.
- В каком классе?
- Ишо не ходил...
- Что так?
- А-а... война. А в школе - немцы. Парты все сожгли...
- А папка с мамкой где?
- Папку на фронте убило. Ишо летом бумажку прислали. А мамка болеет, ноги у нее... Ботинки не обуваются.
- Тут рядом свободное сиденье. Давай забирайся.
Петр-маленький послушно залез на Лехино место.
- Хорошо?
- Ага.
- Там раньше пулеметчик сидел. А теперь - ты. Будешь моим помощником. Согласен?
- Ладно. А чево помогать?
- Ты деревню Ковырзино знаешь? Вон там, за лесом?
- Знаю.
- Точно знаешь? Не путаешь?
- Там моя тетя Шура живет. А чево?
- В Ковырзино у нас санчасть. Раненых принимает. Сейчас будем пробовать мотор. Ежли заведется - туда поедем, командира повезем. А ты мне дорогу будешь показывать, потому как я сам не вижу.
- А как показывать?
- Перед тобой дырка светится. Смотри в нее и говори, так я еду али не так. Нашел дырочку?
- Нашел.
- Что видишь?
- Нашу улицу.
- Ну вот по ней и поедем, на малой скорости. А дальше - сам говори, куда надо. Я ваших дорог не знаю.
- Ладно. Доедем до школы, а там как раз поворот на Ковырзино.
- Молодец! А вот в поле будь повнимательней. Там вдоль дороги уже должны быть тычки. Саперы наставили. Там за тычками могут быть мины. Запомни: мины! Это, браток, такая скверная штука!.. Так ты особо последи, чтоб я за тычки не заехал... Понял?
- Ага, понял...
Петр-большой извлек из комбинезона ролик изоляции и попросил Петра-маленького помочь ему примотать раненую руку к рычагу левого ходового фрикциона.
Тот, как умел, исполнил.
- А теперь скажи пацанам, чтоб держались покрепче. Там за башней скобы есть... Довезем до школы.
Замерев от сомнения, что не получится, он включил зажигание и запустил стартер.
Мотор басовито гуркнул и пошел, пошел бодро и непринужденно вращать свой многоколенный вал.
У него мозжило руку, саднило посеченное окалиной лицо, в глазах стояла ночь с росчерками молний, но в те минуты он тихо ликовал животворной радостью и молча, будто в забытьи, слушал и слушал это сдержанное бормотанье ожившей "тридцатьчетверки"...
- Ну, Петр, двинули помаленьку, - объявил он, разворачивая машину к последнему пределу своей войны. - Посматривай там...
* * *
Уже поздно вечером, при голубо воссиявших над Брусами Стожарах, при недремных Олежке и Николашке, млевших от услышанного, Петрован, вставая, провозгласил убежденно и беспрекословно:
- Так что, друг мой Герасим, она - твоя! Бери эту медаль без разговору: у тебя против моего было двести таких недель...
