Евгений Носов
Памятная медаль
В канун дня Победы Петр Иванович Костюков - по-расхожему Петрован получил из района повестку с предписанием явиться тогда-то к таким-то ноль-ноль по поводу воинской награды.
- Это которая-то будет? - повертел бумажку Петрован. - Сёмая, не то восьмая? Уж и со счету сбился... - нечаянно приврал он.
- А тебе чего? Знай вешай да блести! - разумно рассудила почтарка Пашута, одной ногой подпиравшая велосипед у калитки.
"Когда и успела этак-то загореть, обветриться: лицо узкое, темное, новгородского письма, подкрашенные губы - и то светлее самого лика. Свежая еще, а ведь ей, поди, уже под семьдесят", - просто так подумалось Петровану.
- Не себе, так внукам-правнукам потеха. Да и сам когда тряхнешь при случае, - как бы уговаривая, весело прибавила Пашута, как привыкла, объезжая околоток, помимо почтового дела, старого утешить, малому нос утереть. Пляши давай!
- Этак никаких грудей не хватит, - мучился смущением Петрован. - Аж пиджак наперекос пошел: пуговицы с петлями не стали сходиться. Хватит бы... Я ведь только одну неделю и побыл под Старой Руссой. А они все вручают и вручают... Вон Герасим, тот до самого Берлина дошел, на ристаге расписался на него и вешали б...
- Вешать-то не на кого: плохой стал Герасим. Его теперь всякая граммуля долу тянет. - Пашута поправила алый шарфик, продернутый серебряной нитью, забрала его за ворот куртки. - Давеча была я у него: сам не вышел, внучка выбежала, за повестку расписалась. Говорит, лежит дедушка, не встает.
- Ну да, ну да... - запнулся Петрован. - Стало быть, Герасима тоже согнуло... Дак ить он аж два раза навылет простреленный. В грудях и доси свистит. А ежли закурит, дак курево вроде из-под рубахи выходит. Весь дырявый. Бывало, засмеется: через меня оса наскрось пролазит...
- Небось шуткует, - усмехнулась Пашута. - Дак и у тебя эвон какой рубец - во весь лоб. Как и живой только... И на руке пальцев нету, даже кукиш не сложишь.
- Э-э, девка! - отмахнулся Петрован. - Кабы б я руку в самом логове повредил, это б совсем иная разность. А то вроде как у тещи на огороде. В том-то и досада.
- Ну да теперь какая разница? Кровушка-то все равно полита?
- Тебе, может, и без разницы, а мне и доси обидно...
- Ну, в общем, Петр Иваныч, поздравляю с наградой!.. - Пашута, собираясь ехать, оттолкнулась от штакетника. - Давай готовь пиво, скликай гостей.
- Ты, может, зайдешь? - намекнул Петрован, придержав Пашуту за небесную болоньевую куртейку, озарявшую вокруг себя голубым и весенним. - Ты ить первая весть принесла. С тобой и чокнемся!
- Не, парень, - Пашута мотнула вольными, без косынки, кудрями. - Мне сичас нельзя: за рулем я. Еще ж в Осинки педали крутить.
- А там к кому?
- К Пожневу. Василь Михалычу.
- А Макарёнок живой?
- Это который?
- Ты чё, Макарёнка не знаешь? Он ить тоже из наших, из ветеранских...
- Да кто ж такой? Не упомню...
- Изба за протокой. Всегда под его окнами гармошка пиликала, народ толокся.
- А! Макар! Макар Степаныч! - вспомнила Пашута. - Шавров его фамилия. У меня по спискам - Шавров.
- Ну, тебе - Шавров, а мне - Макарёнок: в одну школу бегали.
- Этого давно нет, дом крест-накрест заколочен. Года два, как нету...
- Уехал куда? У него, кажись, сын в Набережных Челнах.
- Из больнички не вернулся. Стали старый осколок доставать, будто бы мешал, что-то там передавливал, а мужик и не сдюжил... Не пришел в сознание...
- Дак, а Ивашка Хромов?
- Тому медали больше не дают.
- Это почему? - насторожился Петрован.
- А он по электричкам подался. На культе рукав задерет и "Подайте минеру Вовке!".
- Почему "Вовке"? Он же Иван!
- Дак это - участник Великой Отечественной войны, а сокращенно - ВОВа. Ну а он себя - Вовка. За то и не дают ему медалей. Боятся, что пропьет. Он же все свои прежние пустил на похмелку.
- Ну и посадили б, раз так.
- Дак вроде не за что: не украл...
- Лучше б украл: все ж варево на кажный день. И в баню сводили б... А так позор заживо съест.
- Это правда. Видела его на станции: опух, зверем зарос, босый ходит, ногтями по настилу стучит. От меня отвернулся, будто не знает такую.
- Стало быть, в Осинках теперь - ни души?..
- Один Пожнев и остался. Да и тот все ногу на подушке держит, лопухами обкладывает. Ему б на грязи, да грязи нынче кусаются... Такие дела... таковские... Тот раз, к писятлетию, шестерым повестки возила, а нынче только одну.
- А в Клещеве как?
- Туда уже не шлют... - Пашута перекрестила шарфик.
- Да-а, - обреченно заозирался по сторонам Петрован. - Лихо косит нашего брата. Уже к последним рядкам укос подобрался: к двадцать пятому да двадцать шестому году. То спереди меня, то позади вжикнет... А иные раньше моего под стожары убрались.
- А чево хотел? Народ вовсе брошенный. Особенно в деревнях. Я езжу дак вижу: ни ёду, ни марлички. Здравпункты травой поросли, обрезают туда провода, режут за неуплату телефоны... Что случись - не докричишься... Ну, поехала я, а то не туда мы заговорили. Надо б радоваться: за медалью зовут, а мы... Держись, Петр Иваныч, не поддавайся лиху... Да собирай гостей... - и Пашута белым курносым кедом порывисто надавила на взведенную педаль.
