Памяти Лизы Х - [72]

— Я старалась.

— Знаешь, Фира, я похоже, с Ильей до конца жизни останусь. И он со мной, что уж совсем удивительно.

Привычно насыпали арахиса в миску, налили вина в рюмки и сели на балконе, коротать вечерок.

Как ни просила она Фиру: не умирай, ты должна за Илью со мной жить, как ни крепилась Фира вставать утром, варить кашу, делать зарядку, силы оставили ее. Лиза устроила ее в больницу при мединституте, позвала лучших кардиологов.

— Елизавета Темуровна, что вы хотите, ей восемьдесят семь лет, после войны и голодухи столько жить, уже подарок. Она курит, посмотрите снимки, правое легкое скукожилось, чем она дышит вообще?

— Лиза, ты не представляешь, как тут скучно в палате, они только про болячки говорят и про съезд кпсс, — шептала Фира. Она беспокоилась, что Лиза не хозяйственная. Написала ей на листке бумаги, где что лежит в доме: документы, изюм, запасы мыла, старые простыни на тряпки. Сняла сережки, вложила в лизину ладонь.

— Не потеряй только. Питайся правильно, много не кури, лучше вообще не кури, меня к Натану подсели под камень и Илюшу запиши туда. Не траться на венки и глупости эти. Иди, отдохнуть тебе надо, я подремлю.

Фира отошла ночью, во сне. Лиза дежурила у себя в больнице, ей позвонили.

Она поймала такси, подъехала через полчаса. Фира лежала на каталке в коридоре, закрытая белой простыней. Узкая, как щепка.

Лиза поцеловала ее легкую голову. Вот умерла моя последняя мама.

После похорон она брала ночные дежурства. После дневных ночевала у себя в кабинете на диване. Домой забегала ненадолго: помыться, переодеться, не могла смотреть на фотографии, на вещи, скорей, скорей. Соседи останавливали ее, сочувствовали. У нее не было сил на все эти разговоры, причитания. Ей казалось, что они обижаются, им хотелось поучаствовать в ее горе, все-таки долго жили рядом, как родные.

Где-то через месяц она почувствовала, что отпустило немного. Дом ждал ее, терпел пыль, беспорядок, немытую посуду, нестиранную одежду, сваленную в кучу в ванной. В выходной она затеяла уборку, стирку.

— Вы теперь без меня там, тогда и я без вас! Умерли, бросили меня, нету вас тут. И заберите свои вещи.

Собрала со стен картины, фотографии, сложила в наволочку в шкафу.

Покапала морилку от тараканов. Даже окна помыла. В комнатах стало пусто, светло, блестело заходящее солнце.

Лиза села покурить на балконе. Фирины цветы в горшках завяли. Надо выкинуть, новые завести. И стены побелить.

Она никогда не жила одна. Всегда к вечеру собирались за ужином, разговаривали. А теперь она сидит и молчит. Лень накрывать на стол, ставить тарелку, вилку слева, нож справа. Лиза ела кашу из кастрюльки, сыпала чай в чашку, потом снимала с языка прилипшие чаинки.

Впервые Лиза решила пойти одна в кино, пришла заранее, в фойе встала в очередь за вафельным мороженым и газировкой.

— Сколько вам мороженых?

— Одно.

Вот странно, все парами или компанией. Никто одно мороженое не покупает. Не замечала раньше одних.

Неловко что ли? Как девочка, которой кажется, что все на нее смотрят строго. Глупость какая, старая кляча уже, как же, смотрят.

Кино было приятное, американское, «Семь невест для семи братьев» — пели, плясали, ссорились, недоумевали. И кончилось все хорошо. Все поженились и даже родился мальчик. Приятное кино, шла домой, напевала.

Остановилась во дворе поболтать с соседками. Те предлагали зайти на чаек. Соскучились по ней.

— Лизавета Темуровна, вы скажите, где помочь, мы тут.

— Спасибо, и я тут, если что нужно.

— Вы не пропадайте. Легче пережить утрату в суете, в разговорах. Понимаем, сами давно живем на свете.

Как пишут в статьях про совершенствование? Теперь надо найти себя. Где именно я, без остальных, при которых я верно исполняю смысл жизни?

Предлагалось окружить себя приятными вещами. Без печальных воспоминаний. Решила выкинуть ненужные тумбочки, этажерку, кружевные салфетки. Купила новые занавески, яркие, оранжевые. Отдала подшить Рохке. Сидела у нее в новой квартире, ждала, пока та строчила. После землетрясения Рохке дали двухкомнатную квартиру на четверых, тогда еще ее папа был жив. В исполкоме так и сказали: папа ваш уже не считается, ему девяносто шесть. То есть на троих двухкомнатная — царский подарок. Большой балкон во двор, «ложа», как называла его Рохке. Квартира была на втором этаже, папу занесли на стуле и больше он уже не выходил — не мог осилисть лестницу, но на балконе сидел с удовольствием. Сделали кормушку для птиц, старик сыпал им крошки, разговаривал с соседями, следил за детьми в песочнице. Покрикивал на них, если ссорились. Участвовал в жизни! Двери не запирались, соседи заходили иной раз проведать, пока все на работе. Умер легко на балконе, положил голову на протянутые под перилами бельевые веревки и заснул.

— Тише, дедушка спит.

Дом был последний в конце улицы, за ним были кусты и деревья. Ветки лезли в окно дальней комнаты. Блестели листья после внезапного дождя. Оглушительно стрекотали птицы, приходилось почти кричать. Лиза любила приходить к Рохке. Возле нее было спокойно, радостно, с приятным смыслом жизни на каждую минуту жизни. Рохке добродушно ворчала.

— Я глухарка, мне птицы не мешают, а дети недовольные, не могут спать. Лизавета Темуровна, ви мне скажите, можно не спать в молодости? Или они теперь не устают от жизни? — тараторила Рохке.