Памяти Лизы Х - [57]

Вот, похоже, сам Матвей, это его манера держать руки, как будто мерзнет, но лицо затерто ножиком. Дамы в шляпах, форменные сюртуки, ребенок на игрушечной лошадке. Без лиц, без имен.

Вот он, призрачный стылый город Елабуга, жители, праздники, события, и ни одного имени, ни одного лица!

— Посмотри, Лизанька, бумага пришла, вызывают в исполком, — Ходжаев быстро утомлялся от чтения, еле хватало сил на лекции. Фира готовила, продолжала ездить в район, ходить на вызовы к больным. Лиза мало бывала дома: завотделением, приемы в поликлинике, лекции и занятия со студентами, еле хватало времени стоять в очередях за едой. Ходжаев давно ходил тяжело, с палкой. Хлебный магазинчик, ближний базарчик возле остановки, изредка на Алайский с Лизой. После ему надо было прилечь, отдышаться. Он сильно похудел.

— Алишер ака, нас сносят, квартиру дадут, — Лиза не знала, радоваться или нет. Удобства, вода, свой туалет, конечно, приятно. Но ей было жалко старый дом, ее убежище, ее замок. Новые квартиры казались ей одинаковыми, простыми. Коридор, прямо комната, слева комната, справа кухня, одинаковые двери, одинаковые окна.

В исполкоме, отстояв длинную очередь, Лиза настроилась решительно. В очереди жаловались: дают на троих одну комнату. Это если одного пола, а если разные, то и две могут.

Наконец, она вошла в кабинет. За столом сидела серолицая женщина лет пятидесяти. Волосы ее были уложены высокой пирамидкой, сережки, брошка, видно было, что старалась принарядиться.

— Гражданка Ходжаева, вас трое прописано, 45 квадратных метров жилой площади. Улица Каблукова, дом 15 ЖАКТовский. Так?

— Да.

— Комнаты перестраивали? Кто ответственный квартиросъемщик?

— Нет, не перестраивали, Ходжаев Алишер Юсупович, ему полагается кабинет, он профессор, академик.

— Сколько ему лет?

— Семьдесят пять, он работает, профессор в университете, вот кафедра написала — просят непременно выделить кабинет, у него большая библиотека. Завещана университету.

— Завещана? Так мог бы и сейчас отдать.

— Ему нужны книги для работы.

— Ну вот пусть в университет и ходит свои книжки читать. Библиотека, кабинет, у меня вот — в этой пачке, — она показала на высокую стопку бумаг — люди годами ждут, по шесть человек в комнате! И греки в палатках, и корейцы в мазанках.

— И никого в трехкомнатных квартирах нет? Чтоб не коммунальные.

— У меня нет. Такие без меня обходятся, сами себе решают.

Она долго переписывала документы, скрипела пером, часто макала в чернильницу. В кабинет заходили люди, приносили стопки бумаг, уносили, жужжали мухи на окне. После двух часов в громкой тесной очереди Лиза расслабилась, вытянула ноги, потянулась. Окно было закрыто решеткой ромбиком, за ним в пыльном дворе играли дети. Она задремала.

— Завтра пойдете на Новомосковскую, три дома там. Во дворе дома номер двадцать шесть распределение. Возьмите ваши справки.

— Так что ожидать?

— Две комнаты, там квартиры большие. Если угловую возьмете, с лишним окном, перегородите ему на кабинет. Следующий.

Она вышла в коридор, очередь не уменьшилась.

— Ну что? — Ее окружили.

— Сердитая? Слушает сегодня или сразу руками машет?

— Слушает.

— Ну хорошо, а то вчера ругалася…

Дома обсуждали, как повезло, что покойную Эльвиру не выписали из квартиры и паспорт остался. Забыли в военное время. Их считается трое.

— Вот и хорошо. Нас ведь и в жизни трое.

— Там ведь документы спросят, — испугалась Фира, — паспорт.

Ходжаев даже обсуждать не стал: людоеда пережили, и с лысым поладим!

Принес Эльвирин паспорт.

Лиза аккуратно приклеила Фирину фотографию и подрисовала фиолетовую печать чернилами. После каждого штриха смотрела в лупу. Получилось точно.

— Лизанька, тебе бы на Тезиковке цены не было паспорта делать.

— Эх, какие б деньги заработали! Еще не поздно.

Фира совсем перепугалась: а вдруг откроется? И посадят вас, и квартиру не дадут! Они ж не дураки, понимают, что им все врут.

— Нас так много врущих, что у них жизней не хватит всех вывести на чистую воду. Ну кто от академика и завхирургией ожидает, что мы паспорта подделывать будем? Это же только для въезда, жить будешь по своему паспорту, а за воду платить по эльвириному, — смеялся Ходжаев, — так им и надо.

Государственные люди привычно назывались «они». Все: чиновники, милиционеры, партийные. Вроде как чужие, враги, победители. Могут милостивить, а могут и нет. Нет — это как? Раньше было понятно, суд тройки и потом расстрел или лагерь. А сейчас как? Уже можно поспорить? Еще не понимали, что делать на их государственное «нет». Прощупывали осторожно, там шажок, тут слово. Делились опытом.

Ходжаев воодушевился, половину книг отдаст в университет, и письменный стол в библиотеку, он слишком большой, а в новую квартиру найдем поменьше.

Он как будто помолодел, с энтузиазмом принялся сортировать журналы, бумаги, книги. Для него было большим облегчением уехать отсюда. Здесь умерла Эльвира, столько страшных лет прожил он в этом доме. Книги отложили в университетскую библиотеку. Много, старинные, на арабском, фарси, дореволюционные издания, немецкая философия в тяжелых темных томах.

— А не заметут за такие книги? — не покидала Лизу привычная мысль. Спиной чувствовала: нкведешник в кепке, в кожанке, пистолет на боку, сзади стоит и смотрит пристально, сейчас цигарку сплюнет и руки заломит.