Памяти Лизы Х - [58]
Из университета приехали на грузовике забирать книги. Шофер остался во дворе, курил, ел яблоки. Трое студентов разувались на пороге.
— Не надо, у нас проходят в обуви.
Но застеснялись, пошли в носках.
Лиза рассматривала их ботинки — старые, сношеные дырявые подошвы. После войны двенадцать лет прошло, а бедность не ушла.
Студенты складывали книги бережно, обертывали газетами, перевязывали веревками. Не отказались от чая с хлебом.
Новое поколение? Другие, веселые, бесстрашные? За четыре года после людоеда уже осмелели?
Двое — узбеки из кишлаков. С Лизой они старались говорить по-русски. После чая расслабились, зевали. Оказалось, ночами разгружают вагоны с углем. Один русский, совсем по-узбекски не говорил.
Пока Ходжаев возился с книгами, Лиза с Фирой собирали вещи, увязывали в старые простыни шторы одежду, подушки.
Соседи принесли откуда-то два деревянных ящика от авиабомб — укладывать посуду.
Ходжаев вынес из тайника шкатулку с украшениями — это при себе держи в саквояже. Большие сумки он называл савояжами, по старинке.
— Смотри, еще осталось немного. Помнишь, как в войну на хлеб меняли? А карточки отменили, так и забыли про них.
Ювелирные талисманы Эльвириной иранской семьи, подарки на садьбу с Ходжаевым: красное ожерелье, закрывающее грудь сверкающей кольчугой, серьги, обильные, звенящие, с белесой потрескавшейся бирюзой, с темными гранатами. Как такое носили? Не меньше килограмма на шее, и серьги тяжелые. Только лежать в таком на подушках и не двигаться.
Ее одежда поместилась в чемодан, с которым она приехала в Ташкент почти двадцать лет назад. Немного нажила!
Переезжали трудно. У Ходжаева прихватывало сердце, он поднимался на второй этаж медленно, садился на ступени передохнуть. Лиза беспокоилась, ругала себя, что не решилась на первый этаж, опасалась воров. Да и квартиры на первом были маленькие, дурацкие. Кухня больше комнат, плита посередине, огромная, дровяная.
Переезд оказался драчливый, надо было забежать первым, застолбить. Уже забыли про предварительное распределение, толкались с узлами-чемоданами, кто первый. Запирались, не пускали соседей по коммуналкам. Лизе удалось прорваться в квартиру, за ней спешила Фира с чемоданом. Потом привели Ходжаева, посадили на стул. Закрыли дверь, не отвечали на назойливый стук. К вечеру соседи позвали милицию драки разнимать. На следующий день перевозили вещи. Лиза убежала в больницу, оставив Ходжаева на узлах. Только к вечеру удалось распаковать посуду, керосинку. Каждому полагалась кладовка в подвале, шли в темноте, светили спичкой, номер 21. Вот наше. Сложить сюда, когда что-то будет потом, уголь, дрова, и запереть. Навесили замок на всякий случай.
Где оно, братство? Как волки рвали на куски добычу. А теперь надо соседствовать ежедневно, помогать, стать одной стаей.
Студенты помогли опять. Даже книжки в шкаф разложили правильно. Старик лежал полдня, кружилась голова. У Лизы было четыре операции, Фира поехала в область на три дня. Лиза купила плов на базаре, немного овощей. Плиту не разжигали — нечем. Хорошо, керосинку прихватили.
Зашли соседи знакомиться — женщина с двумя детьми и с бабушкой. Видно, что бедные, заштопанные чулки, дети в перешитом из военного, но принесли пустых пирогов — тесто с сахаром.
С другой стороны коммуналка — немолодой врач, эвакуированный из Москвы с женой и мальчиком. Врач немец наверняка, явный акцент у него. С ними женщина, одинокая, энергичная, уже и полы помыла, и половичок перед дверью постелила. Эти временщики, наверно, уедут. А бабья семья останется.
Одни бабы. Кругом одни бабы, отмечала Лиза.
Внизу заводское общежитие, там еще встречаются мужчины, молодые, которые не успели на фронт. Уже накидали окурков у подъезда.
Заселились реабилитированные, этих много, не доехавших до своих родин. Их по вещам видно: узлы, книжки, а мебели нет. И лица — такой вгляд ни с чем не спутаешь, с того света на все смотрят.
Профессорша из Ленинграда с парой чемоданов и ее сын, с рюкзаком и печатной машинкой.
Старики с насупленной внучкой, из мебели артиллерийский сундук для снарядов и никелированная кровать, старик нес радио, завернутое в скатерть с бахромой.
Рослая женщина с маленьким мужем, к ним в квартиру занесли большую раскрашенную статую, закутанную в прозрачную занавеску — дева Мария с младенцем Христом. Нежная, как живая, багровое покрывало с золоченой каймой, розовый младенчик. Несли церемонно, с уважением. Давно Лиза не видела такого чуда, со времен ее венского детства. Неужели может у нас тут поселиться Мадонна? Не отобрали, не разбили, как удалось сохранить ее эти годы?
Греки иммигранты были самые нищие. В одну комнату четверо, на один матрас. Фира собрала им вещей, отдали лишнее кресло, их дети развеселились, уселись вдвоем, пихались.
Заводские, лагерные, пришлые, все вперемежку. Оставшийся в живых советский народ тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года.
Двери не закрывали, угощали друг друга, сидели с соседскими и своими детьми. Как раньше жили вокруг общего двора, так и сейчас. Только вода у всех своя, и ванная, и туалет отдельный. Во дворе мужчины построили беседку, лавочки. По воскресеньям заводские играли в домино. Вбили палки, натянули веревки сушить белье. Детям сделали песочницу, качели, смотрели за ними с балконов, покрикивали. И началась жизнь.
Три подружки, Берта, Лилька и Лариска, живут в послевоенном Ташкенте. Носятся по двору, хулиганят, надоедают соседям, получают нагоняи от бабушек и родителей, а если и ходят окультуриваться в театр или еще какую филармонию, — то обязательно из-под палки. В общем, растут, как трава, среди бронзовых Лениных и Сталиных. Постигают первые житейские мудрости и познают мир. Тот единственный мир, который их окружает. Они подозревают, что где-то там, далеко, есть и другой мир, непременно лучше, непременно блистающий.
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.
Две женщины — наша современница студентка и советская поэтесса, их судьбы пересекаются, скрещиваться и в них, как в зеркале отражается эпоха…
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.