Память земли - [90]

— У меня всего вдосталь, — хвастался Лавр Кузьмич. — Индейка? Пожалуйста, индейка. Вино? Хочь утопись. В любой дом в Кореновском зайди — так же! И дурак тот, кто до нас приедет и от шибкой своей идейности глядит волком, что мы хорошо живем. Разве правильно, чтоб крестьянин жил плохо? Правильно, чтоб он жил замечательно! Разве я государству хуже, чем тот дед в сухом степу, что выучил, бедолага, слово «дотацья» да каждый год и зарится на дотацию? Я не сам вино пью, фрукту кушаю. Я, то есть колхоз, ведро красностопа выпил, шестьсот ведер — шампанскому заводу. Грушу-яблочко сгрыз, триста тонн — государству. То есть городу. Кроме нас, пахарей, вы все — город. Не будет нас, не будет вас. С вашим индустриализмом… Еще и спрашиваете — как я завтра проголосую насчет земли?!

Фрянсков куражился, старался для своего знакомца Роза, но Сергей начинал ощущать, что редкостные земли хутора Кореновского, уходящие под море, — это не так уж «ясно», как считает парторг Черненкова.

Хозяин подливал Розу и себе, говорил о паводках, пригоняющих под хутор косяки рыбы, о южных склонах кореновских бугров, где под прямым солнцем, под припеком наливается сахаром виноград; рассказывал о яблоке и капусте, о камышах, что в жирном «грунту», по пояс в воде, вымахивают в три «мужчинских» роста, — и вот она, кровля, огорожа, топка. Сергей узнавал, что гуси здесь и то не проблема. Посади на гнезда десяток гусынь, гусята повылупятся, и с весны до морозов забудь про них. Пусть щиплют траву по левадам, глотают в ерике малька, головастика. А к Октябрю сажай готовых гусаков на зерно, чтоб налились салом и отбились от рыбного запаха. «На двенадцать дней на зерно, — пояснял Лавр Кузьмич, — а то после с-под пера пойдет колодка».

— Это все так, — перебил наконец Голиков, — но разве верно, чтобы мы благоденствовали, а все степи вокруг оставались мертвыми? Несправедливо. И ехать вам надо не в Подгорнов, а на новые участки, где будущее!

Слово «будущее» задело Лавра Кузьмича. Он испытующе поглядел на своего приятеля Роза и с предательской улыбочкой в его сторону спросил:

— Какое ж будущее? Ученые считают нас, казаков, за редких икзимпляров, вроде за жирафов, которые еще не целиком повыздыхали. Не тем интересуются, куда нам устремляться, а как, мол, я скажу — «хочь» или «хучь». А нам надо знать, как жить завтра. Только без брехни знать!.. Мы ж, товарищ секретарь, не дурачки, не дюже верим вашим лекторам насчет морской той радости. Будущей.

Провожая Роза и примолкшего Голикова, хозяин накинул ватник, вышел на крыльцо. Когда Голиков и Роз отошли, флигель осветило вспышкой, грохнул выстрел.

Это Лавр Кузьмич застрелил Рыжку, которая не гавкала.

Глава шестая

Наутро, когда Голиков проснулся и вышел из хаты Черненковых, где ночевал, все вокруг было бело, весело, подвижно. Летел снег. Он нарядно облепливал дома, заборы, деревья… Чья-то пара лошадей стояла в снегу, как ватная, не видно было даже сбруи. Возле лошадей детвора — тоже в снегу — катала огромный белый ком, толкала его плечами и руками. Половина детей оказалась черненковскими. Сами Черненковы уже ушли; старшая девочка отправилась с Голиковым в хату и, с материнской ухваткой исполняя роль хозяйки, накормила его разжаренными варениками и кислым молоком. Сергей отправился в клуб, где на девять утра назначалось собрание. Он с тревогой шагал по праздничной от снега улице, жалел о потерянной ясности и злости, с которой ехал вчера в Кореновский и с которой расстался в доме этого прибауточника, Лавра Кузьмича. Сейчас Голиков понимал, точнее, ощущал тоску людей по их земле, политой их кровью, возделанной их умелыми, ороговевшими, как у Фрянскова, руками.

Не дойдя целый квартал до клуба, Сергей уже увидел толпу тех самых хуторян, о которых он всю ночь думал.

Что касалось самих людей, о которых думал Голиков, то незначительная их часть — правленцы — поминали его, забравшего солому, лихом, а рядовые, то есть большинство, и вообще не знали, что на свете существует какой-то Голиков. Они беззаботно шутили и смеялись. Видимо, хутор вошел в обычную колею, привык за последние недели к постоянным потрясениям, жил среди них своей жизнью, как и на фронте среди ранений, даже смертей люди живут, пьют водку, любят…

У клуба было шумно. Подходили все новые женщины и мужчины, приодетые точно к октябрьской демонстрации; отдельно стояли девчата, отдельно — парни с цигарками; всюду бегали школьники, кидались снегом, получая по шеям от взрослых. Школьников сегодня отпустили, потому что педагоги — члены колхоза — тоже явились на собрание, как явился и весь карьер. Поодаль, еще не отправленные на конный двор, виднелись брички, привезшие людей с ферм, а рядом — чей-то новый.«ЗИС» и солидная, цвета морской волны, «Победа» Орлова. Сбоку стоял сам Орлов с хозяином «ЗИСа» — плотным мужчиной в каракулевой кепке. Голиков и Орлов пожали друг другу руки крепче, чем всегда, чтоб не показать один другому охлаждения из-за истории с соломой. Весь райцентр понимал, что перевод Орлова в Ростов теперь задержан, острили, что Голиков «подстелил Борису Никитичу соломки, чтоб мягче упасть», но сам Орлов держался мирно; мирно держался и Сергей, которого Орлов тотчас познакомил с плотным мужчиной. Должность мужчины напоминала выписку из приказа, произносилась длинно: «Заместитель начальника экспедиции по проектированию населенных пунктов в связи с затоплением». Он обрадовался Голикову.