Память земли - [186]

— Что на поверхности осталось? Гребешок плотники? — процедил Вадим и, растягивая по ленинградской манере слова, бросая неупотребимое на юге «сапог», «ни фига́», заметил, что станет здесь путешествовать на белоснежном теплоходе какой-нибудь мистер Твистер, будет щуриться через светофильтровые очки, зевать во всю пасть. Дескать, вода и небо, больше ни фига́.

Голиков с удовольствием слушал Вадима, именующего плотину плотинкой, что было у молодых франтоватых специалистов особым стилем, от которого Голиков отстал, но который был для него своим.

Да, не увидят туристы ни подводного бетона, ни накопанной по трассам каналов земли, которую сложить бы воедино — и вознесся б конус вдесятеро выше Альп, порос бы лесами, заселился б джейранами; альпинисты в куртках-штормовках восходили б по откосам за облака!

— Советская власть плюс электрификация, — отрекомендовал Вадим, кивнул на вмонтированные в мраморный щит кнопки запуска турбин.

— Надавил — и все! — констатировал Голиков, на что Вадим лишь пожал плечом: мол, чего особенного? Мы ж тут не в куколки играем.

«Один — ноль! — отметил Голиков. — Это значит, мы в сравнении с гидроузлом играем в куколки». Под щитом поблескивали телефоны, соединяющие морское дно с райцентром, Ростовом, Москвой. Он позвонил в райком, что едет по колхозам, и, заражаясь от Вадима хвастливостью, предложил:

— Хотите, покажу хозяйство? Машина здесь.

— А баранку дадите повертеть?

— Дам.

2

Машина мчалась в утреннем солнце по морскому берегу. Между строящимися поселками управлял Вадим, на людных улицах — Голиков. Он притормаживал, демонстрировал гостю, что дела райкома не менее ответственны, нежели кнопки на мраморном щите.

В поселках тянуло то сухим запахом полей, то влажным духом волны, а над головами, соединяя в одно две стихии, кричали морские чайки и степные кобцы. Вчера по требованию Голикова и нового председателя райисполкома прибыли из Новочеркасска семнадцать бригад мальчишек-плотников, выпускников ФЗУ. Они вгоняли в стропила скобы неверными пацанячьими руками, и Сергей, выходя из машины, убеждал ругающихся хозяев, что ребята старательные, лишь подкорми их молочком — у них мгновенно руки покрепчают.

Яркие в солнце бревна гудели от ненаторенных ударов пацанвы, от ловкого стука пожилых мастеров. В еще не огороженных палисадниках щетинились свежеприкопанные, тоже залитые солнцем прутья сирени, и Голиков, проявляя компетентность, сообщал Вадиму, что сирень впервые на Дону появилась в турецком мусульманском Азове и что когда станичники одолели крепость, вывезли трофейные пушки и сорванные с петель кованые ворота, то заодно прихватили вот эти азовские кусты сирени, которые с тех пор именуются в станицах «азовками».

— Турецкий цветок введен, грамота еще до Петра введена, а вот форточки в домах, — возмущался Сергей, — представьте, не ставили!.. Улицу, мол, натопишь, что ли?!

Он показывал на сгружаемые с машин откидные фрамуги, которые выпускает теперь райцентр, отдает за бесценок, и новоселы ставят их, впервые в своей истории вводят вентиляцию.

— А гляньте на крыши. Ни единой камышовой или соломенной! Только железо, этернит, шифер!

Голиков щеголял перед «делегатом от плотины», думал, что поражает его и новыми крышами, и всей жизнью над сверкающим морем, словно гофрированным от мягкой зыби. Да и как не поражаться морю?! Будто гигантский упертый в горизонты рефлектор, оно отражало собою сияние неба, без остатка отдавало все лучи воздуху и берегам с их молодыми поселками, с зеленью, с каждой береговой песчинкой. Но Вадим, щурясь от переизбытка света, поводя на морском ветерке широкими плечами, спросил: известно ли Сергею Петровичу, что искусственные, запертые плотиной водоемы осаждают в себе ил, мелея с каждым паводком, отчего со дня рождения обречены на смерть? Известно ли, что на этих чудесных берегах поднимают они грунтовую воду, а с нею соль, гибельную для растений?

Голикова поразила не суть, давно известная, обсуждаемая специалистами. Поразил спокойнейший тон прославленного инженера.

— Вас, — спросил Голиков, — устраивает, что реки ежевесенне абсолютно по-пустому, коту под хвост сбрасывают миллиарды тонн воды, которой летом нет на полях и одного литра? И вообще для чего вы живете, морозите уши на плотине?

— Люблю свою специальность.

— И вкладываете ее в дохлятину, в заведомо обреченные водоемы?

— Да ведь кто, Сергей Петрович, вас, современную деревню, знает? Вероятно, вас любые водоемы устраивают на вашей стадии… Вот вы рассказываете и аж цветете, что ликвидировали камышовые крыши, тогда как я уверен был, что их нет даже в музеях. Не обижайтесь, у вас средневековье, понятное лишь вам, сельскому партработнику.

«Послать его? — решал Голиков. — Или все же растолковать, чего нам стоят и разговоры о крышах, и теории о заиливании водоемов. Да кто, черт подери, определял, кто устанавливал, что ил — беда? Да, быть может, это бездонные завтрашние кладовые ценнейших удобрений!!!»

Вадим, человек вежливый, к тому же благодарный за экскурсию и за то, что водит машину, щадил провинциала-собеседника, выбирал слова покорректней.

— Вам бы, — говорил он, — развернуться по-производственному. Объявлено: нет грани между городом и деревней; так на фига выискивать особую сельскую святость? Кончай с этими двориками, деревцами, насаждай скоростным методом сплошные тысячегектарные массивы! Разумеется, ваши «азовки» и разные всяческие эмоции новоселов — очень мило!..