Память земли - [159]
Когда по ходу собрания поступило предложение пересмотреть первый вопрос, воздержаться от приема незрелой Фрянсковой, тем более что один из рекомендующих — Голубов, когда это проголосовали и Люба — опять беспартийная — покидала помещение, ее задержал Конкин. Нарушая пристойность собрания, встал, сказал то, что, вероятно, каждый в комнате ощутил вдруг сам:
— Вот теперь-то тебя и следует считать коммунисткой, товарищ Фрянскова.
Глава одиннадцатая
Андриан запрягал быков. Зная, что в дороге не почешешься, они ударяли носами, шершавыми языками в бока, оставляя мокрые зачесы. Бабы-виноградарши вели их к подводам. Мозоли на бычьих шеях, с осени не тертые ярмами, подзаросли ворсой, потеряли отполированность, загорбки раздобрели, и отстоянные гладкие быки, все тридцать шесть пар, взбрасывали башками.
— Ге, ссатанюки!..
Первые километра четыре обоз, груженный водою, двигался ладно. Дорога на пустошь шла в гору, лежала камневатая, катаная, колеса не скрипели — Андриан еще загодя сам проследил, когда мазали оси, лично обстукал спицы и ободья. Бочки тоже проверил лично, проча́канил, заменил с Лавром Кузьмичом обручи, поставил на место подтрухлевших клепок новые, желтевшие сейчас на черных боках свежей дубовой древесиной. Все хорошо. После надокучившего Андриану карьера опять родное бригадирство. Не совсем, правда, бригадирство, поскольку сам колхоз стал бригадой, и кто теперь он, Андриану еще не сообщили. Оно ему и без надобности. А вот что на пустоши сажать ему? Разве ж это — в душу с душенятами! — виноградное место?! Ровизна, как под картошку. По-научному — плато… От этого слова багровело в глазах. Вчера Андриан загонял в сарай овечек, старая матка загатцевлась у двери, кинулась к поленнице, и он дрючком снес ей полчерепка на сторону. Ночью — куда денешься? — свежевал, а в ней два ягнака… Плато! В этом плато ни семечка кремня, ни родников в глубине, ни южного склона, где и прикапывать осенью не требуется толсто, и круглый год от «астраханца» закрывка, и с марта до ноября солнце, — значит, сахар в ягоде.
Старики говорят, посадка на плато — дурачья работа; лекторы говорят — мечта человечества.
Ну, плато, ладно. А что пихать туда?.. Еще в бытность на карьере исповедовался он у Голикова. У Сергея Петровича. Молод тот Петрович, но Андриан тоже был молодым, когда свершал революцию. И спросил:
— Чем засадим равнины? Объясни, Петрович, по секрету.
Тот аж засмеялся. Какие, дескать, секреты, когда и правительство и все государство знают рапорты с Дона? Виноград — гордость станиц — перевезется наверх до единого наималейшего корешка.
«У вековых виноградов, — Андриан усмехнулся, — маточные корни толщиной в работную хорошую руку. Их, Петрович, сотни верст, этих корней, и вжились они в глину с кремнем, в подземные водотоки. Разве перевезешь? Ну, пойдем на убийство, пообрубаем. Но хоть по метру круг куста и вглубь надо брать? Это, считай, с грунтом самое малое тонна. У меня сорок тысяч кустов, сорок тысяч тонн. А ты, милый человек, о рапортах!..»
Нет, ничего этого Андриан Щепетков не сказал. Много раз воображал он такой разговор с секретарем райкома и не сказал. К чему пихать некованого парня на склизкое? Андриан сам ответит за эти дела. Объявят срывщиком переносок, — значит, объявят. А кто он — он знает сам. В бригадном подполе у него штабель саженцев-чубуков, резал осенью для продажи. Их и посадит. А сами виноградники, политые кровью Матвея Григорьевича, нехай так и идут, некопанные, под волны.
Андриан шел позади обоза, девчонки и женщины судачили впереди, строили хаханьки. Когда земля оттается и начнешь втыкать чубуки, на каждый понадобится воды хоть ведерко… Все же есть бог! Отыскал Андриан на пустоши, в зарослях терновника, в байраке, каменный пустой колодец. Страшенный, утопишь полколхоза; остался, видать, от помещиков-коннозаводчиков. Поили табуны. Позавчера вбухнула бригада в тот колодец обоз воды, сейчас двигалась со вторым, будет наливать каждые два дня. Бычата добрые, выдюжат.
Не против техники Андриан Матвеевич. Хороши ему и тракторы и реактивные самолеты, что лишь взвоют на одном краю неба и уже глохнут на другом… А все ж дорог ему этот, что шагает рядом, бороздный вол Тишка. Рог тавреный, уши тоже мечены, надрезаны; с черной губы тянется, словно мед, нитка слюны, падает на дорогу, как падала в детстве Андриана с губ ихнего вола, тоже Тишки, и другого, безымянного. Ходил шестилетний Андриан рядом с ними погонычем, когда отец направлял сзади плуг; поил их Андриан в летнюю жару, хлопал потной ладошкой под их глазами налипшую мухоту, бил на спинах оводов, впивающих под шерсть головки. Просыпаясь за теплой материнской спиной, видел над полем меркнущие, утомленные к утру звезды и в шаге — как два расплывчатых бугра — дремлющих быков, переставших жевать на зорьке… А уже перестарком, уже после гражданской заварухи, в которую было не до свадеб, гулял с будущей женой, и опять же были быки, в решительную минуту отгородили их в поле от косцов, и он обнимал ее, напеченную зноем, удивлялся, какая она, будто девчушка, маленькая, всего лишь до груди ему.
Художественная сила книги рассказов «Человек в степи» известного советского писателя Владимира Фоменко, ее современность заключаются в том, что созданные в ней образы и поставленные проблемы не отошли в прошлое, а волнуют и сегодня, хотя речь в рассказах идет о людях и событиях первого трудного послевоенного года.Образы тружеников, новаторов сельского хозяйства — людей долга, беспокойных, ищущих, влюбленных в порученное им дело, пленяют читателя яркостью и самобытностью характеров.Колхозники, о которых пишет В.
Новый роман народного писателя Литвы А. Беляускаса «Спокойные времена» тематически и сюжетно связан с предыдущим — «Тогда, в дождь», изданным «Советским писателем» в 1983 г. В центре внимания автора вопросы нравственности, совести, долга; он активен в своем неприятии и резком осуждении тех, кого бездуховность, потребительство, чуждые влияния неизбежно приводят к внутреннему краху и гибели.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В основу произведений (сказы, легенды, поэмы, сказки) легли поэтические предания, бытующие на Южном Урале. Интерес поэтессы к фольклору вызван горячей, патриотической любовью к родному уральскому краю, его истории, природе. «Партизанская быль», «Сказание о незакатной заре», поэма «Трубач с Магнит-горы» и цикл стихов, основанные на современном материале, показывают преемственность героев легендарного прошлого и поколений людей, строящих социалистическое общество. Сборник адресован юношеству.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...