Память сердца - [91]
Все же к утру я почувствовала себя усталой и попросила моего соседа композитора Баланчивадзе показать сад. Там журчал фонтан, росли пышные субтропические растения. Была чудесная предутренняя прохлада. Вскоре к нам присоединился поэт Паоло Яшвили, «грузинский Маяковский», как его называли, а затем Марджанов. Константин Александрович подошел к беседке крадущейся походкой тигра и разыграл пародию на тему «ревность»: он «приревновал» меня к Баланчивадзе, которому уже тогда было сильно за семьдесят. Разыграл он сцену ревности по всем правилам традиционного театра «плаща и шпаги»: сверкал глазами, скрежетал зубами, требовал дуэли… Я еще раз убедилась, как ему близка буффонада, как она органична для Марджанова-художника.
Не забуду приезд Константина Александровича в Боржоми и нашей прогулки в Цагвери и Бакуриани. Но, гуляя, наслаждаясь отдыхом в чудесном Ликанском парке, сидя за стаканом вина в деревенском духане, Константин Александрович вел с Анатолием Васильевичем интересные, содержательные беседы о советском театре, о литературе, о планах и перспективах театра имени Руставели.
Константин Александрович приобрел свой актерский и режиссерский опыт главным образом в русских театрах, работая с русскими актерами; как художественный руководитель он часто обращался к лучшим образцам классического наследия западноевропейского театра; но вместе с тем он был страстным патриотом, и в тот период основной целью его жизни было утверждение нового грузинского театра.
Во время летнего отпуска, когда театр не работал, режиссер Марджанов вынашивал свои замыслы. Он охотно делился ими с Анатолием Васильевичем и получал от него ценную поддержку и добрые советы.
В те годы только начинало зарождаться советское кино и, надо отдать должное, первые фильмы грузинского кино были удачными — там работали опытные кинорежиссеры Перестиани, Бек-Назаров. Анатолий Васильевич очень ценил фильмы Госкинпрома Грузии и одобрял намерение Марджанова включиться в работу кино.
Константин Александрович всегда горел, всегда преодолевал огромные препятствия и, казалось, сил и энергии у него избыток, а его пристрастие к грандиозным масштабам, массовым сценам могло бы найти особое применение в кино.
В 1926 году Анатолий Васильевич был снова в Грузии. Наркомпрос Грузии пригласил Луначарского в Каджори, дачное место вблизи Тифлиса, славившееся прекрасным горным воздухом. Туда выезжали на лето некоторые детские дома и пионерские лагери.
На открытой площадке дети показывали Анатолию Васильевичу свое самодеятельное искусство: они прекрасно пели в свойственной грузинскому народу полифонической манере хорового пения. Девочка лет тринадцати-четырнадцати читала свои стихи о Ленине и о старой большевистской гвардии, которые она посвятила Анатолию Васильевичу. Стихи она читала по-грузински, и мы не понимали слов, но Мария Платоновна Орахелашвили, заместитель наркома и старый друг Анатолия Васильевича еще по 1905 году, сказала, что они очень хороши и непосредственны. Прекрасны были физкультурные упражнения, но с особым увлечением показывали танцы. Танцевали солисты, пары и большие группы. На Анатолия Васильевича чудесное впечатление произвел один мальчуган лет шести-семи, который продемонстрировал просто чудо темперамента и танцевальной техники: он бегал на «пуантах», как классическая балерина, поднимая зубами платок, а «под занавес» прошелся по кругу с кинжалом (деревянным) в зубах. Анатолий Васильевич не выдержал, схватил его на руки и расцеловал в смуглые щечки. Мальчик был очень недоволен, что ему таким образом сорвали финал; он сверкал огромными черными глазищами и даже схватился за свой бутафорский кинжал: ему не понравилось, что с ним обошлись, как с ребенком.
— Браво, браво, — услышали мы за собой знакомый голос. — Я из него сделаю нашего Джекки Кугана, вот увидите.
Это был Константин Александрович, он узнал, что коллегия Наркомпроса во главе с М. П. Орахелашвили пригласила Анатолия Васильевича в Каджори, и приехал туда, зная, что его приезд будет всем приятен. Он не представлял себе, что его ожидает такое восхитительное зрелище: игры и танцы детей на фоне горного ландшафта. С искренним восторгом Марджанов сказал об этом наркомпросовцам и педагогам. Но тут же он возмутился отсутствием инициативы и оперативности у киноработников.
— О чем думают наши киношники? Как можно было не заснять все это? Луначарский, окруженный грузинскими детьми! Танцы, акробатика, физкультурные упражнения здесь, под открытым небом! Пусть бы за границей посмотрели, какие условия мы создали для ребят! Тупые, инертные люди! Чиновники от кинематографии!
Он возмущался и горячился и в его обычно безукоризненно чистой русской речи слышался грузинский акцент, еле-еле заметная гортанность. Представители Наркомпроса согласились с ним, они уведомили отдел документальных фильмов о празднике в Каджори, но Госкинпром не организовал съемки, очевидно, не представляя себе, что праздник в пионерлагерях превратится в такую демонстрацию самодеятельных талантов школьников. Константин Александрович со всем присущим ему темпераментом продолжал ругать на чем свет стоит работников Госкинпрома:
