Память сердца - [88]

— Зачем это? — удивились окружающие, — ведь деньги будут удерживаться постепенно, при выдаче зарплаты.

— Но ведь я стар. Я могу умереть. Пусть этот заем государству будет внесен сразу.

«Уриэль Акоста» — был новой победой Остужева, которая полностью доказала, что изумительное исполнение Отелло — не случайность, а вполне закономерное сочетание яркого таланта с мастерством и упорной, вдумчивой работой.

Не знаю другого актера, у которого бы титаническая сила сочеталась с тонким лиризмом так гармонично, как у Остужева. Чувство и глубокая, философская мысль одинаково ярко звучали в монологах Уриэля. А зрители все требовали спектаклей с Остужевым, хотя его здоровье начало сдавать и врачи разрешили ему играть не больше четырех раз в месяц. Как же попасть на такой редкий спектакль?

— Вы в Малом театре? Вы не могли бы помочь попасть на Остужева?

Это был вечный рефрен в разговорах тех лет.

Последняя работа Остужева в Малом театре была роль «От автора» в «Войне и мире» Л. Толстого. Очевидно, режиссура Малого театра вдохновилась примером Качалова в «Воскресении». Обаяние Качалова — в его необыкновенной простоте, моментами в ироничности его интонаций. Качалов — умный, спокойный комментатор всего происходящего на сцене. Остужеву с его эмоциональностью, страстью, с его патетически модулирующим голосом было прямо-таки противопоказано выступать в роли спокойного свидетеля и истолкователя действия.

«Война и мир», вообще неудачный спектакль, недолго удержалась на сцене Малого театра. Последние аккорды многострадальной и красивой жизни Остужева были аккордами его победоносного таланта.

Марджанов

Летом 1924 года Анатолий Васильевич Луначарский решил провести свой отпуск в Грузии вместе со мной и моим братом Игорем.

Анатолий Васильевич до этого никогда не бывал в Закавказье, а я была там подростком, с родителями, и для меня это оставалось самым романтическим и прекрасным из всех впечатлений ранней юности. Я предвкушала удовольствие, с каким буду показывать Анатолию Васильевичу эти уже виденные мной красоты.

Сверкающим ранним утром из Владикавказа вышли на Военно-Грузинскую дорогу три открытых «фиата»; нас встретили во Владикавказе грузинские товарищи, и с нами выехали, чтобы проводить до Тифлиса (ныне Тбилиси), представители правительства Горской республики, в которую входили Осетия, Ингушетия и Чечня.

Все было радостно, празднично.

С гор спускались группы всадников в бурках и низко надвинутых папахах; на своих стройных, породистых лошадях они джигитовали вокруг наших машин в таких местах, где и просто проехать казалось мудреной задачей! Это аулы высылали свои почетные эскорты, чтобы приветствовать Луначарского.

Мрачная романтика Дарьяльского ущелья после Перевала сменилась мягким, зеленым грузинским пейзажем. И во всем была красота! Фантастическая, грандиозная, какая-то неправдоподобная красота!

На станции Пассанаури нас ждал сюрприз: туда, навстречу нам, выехала компания наших тифлисских друзей, и мы обедали там в большом и веселом обществе. Тут произошел один трагикомический инцидент. Анатолий Васильевич очень любил животных и гордился, что они отвечают ему взаимностью. В саду при ресторане было несколько светло-бурых, как будто плюшевых, совсем игрушечных медвежат, настолько добродушных с виду, что Анатолий Васильевич решил их погладить. Но внешность оказалась обманчивой, и самый крупный медвежонок довольно сильно прокусил ему руку. Анатолию Васильевичу это маленькое происшествие нисколько не испортило настроения, и он искренне утешал директора ресторана, который был ужасно расстроен таким нарушением законов гостеприимства со стороны своего питомца.

Мы приехали в Тифлис только к вечеру, уже в сумерки, усталые от огромных впечатлений.

В старомодной, пышной, с гобеленами и позолотой гостинице «Ориент» мы только-только успели привести себя в порядок, как раздался телефонный звонок. Звонил приехавший вместе с нами из Москвы один из видных работников Грузии Шалва Элиава; он просил разрешения подняться к нам с нашим старым знакомым.

— С кем?

— Позвольте не называть, через минуту мы будем у вас. Надеюсь, вы не рассердитесь.

Анатолий Васильевич вышел в гостиную навстречу им, я услышала оживленные голоса, радостные восклицания и, войдя, увидела, как Анатолий Васильевич дружески приветствует черноглазого, слегка седеющего человека.

— Константин Александрович, как я рад!

Ну, конечно, это был он — реформатор и глава грузинского театра, один из виднейших русских режиссеров — Константин Александрович Марджанов, Котэ Марджанишвили, как его здесь называли.

Анатолий Васильевич хотел представить мне Марджанова.

— Мы давно знакомы. А помните, где мы с вами впервые встретились? — спросил, улыбаясь, Константин Александрович.

— Я-то помню, для меня, ученицы, мечтающей о сцене, знакомство с Марджановым было огромным событием. Но неужели вы, Константин Александрович, действительно помните это давнее, мимолетное знакомство?

— В Киеве в 19-м году в «Кривом Джимми» нас познакомил Гарольд, ведь верно? А потом я видел вас в Москве, в компании имажинистов с Есениным и Шершеневичем в «Хромом Джо».