Память о розовой лошади - [3]

Отдав полученную квартиру нашим соседям сверху, мы с женой поселились в их маленьких комнатах о пяти окнах — тогда там в простенке стояла круглая печь, обшитая глянцево-черным железом.

Впоследствии у меня появилась возможность получить новую квартиру, но мать, едва она вышла на пенсию, избрали секретарем партийной организации при домоуправлении, и это всколыхнуло ее: однажды за ужином она заговорила не обычным в последнее время для нее тускловатым голосом, а своим прежним — высоким и чистым:

— Подумай только, так много у нас интересных людей стоит на учете: есть бывший прокурор области, два директора школ, генерал в отставке, старые рабочие, инженеры... Но, понимаешь, никто ни шиша не делает, все сидят по своим углам, да еще пыхтят в садах, даже зло берет, честное слово, — распалясь, она зачем-то стала собирать со стола посуду, хотя мы еще не успели поужинать.

— А что же им делать, они же на пенсии? — спросил я.

— На пенсии они как работники, а не как члены партии, — сердито ответила мать, — и нечего им придуриваться, дел в домоуправлении хоть отбавляй, всего и не перечислишь: надо взять под контроль ремонт квартир, чтобы все как надо делалось, а не через пень-колоду, создать домовые комитеты, оборудовать детские комнаты, площадки... Да чего говорить — дел много! Людей только расшевелить надо.

— Так расшевели, — подзадорил я мать, догадываясь, что у ней задето самолюбие бывшего партийного работника.

— Уж будь спокоен — расшевелю. Они у меня побегают.

Вскоре мать, словно отбросив враз все, что ее угнетало, заметно ожила, стала ходить прямее и вернула утраченную осанку, свою славянскую стать, так выгодно отличавшую ее всю жизнь: плечи ее распрямились, грудь поднялась, губы твердо подобрались, лицо порозовело; теперь она вновь была легкой в шаге, даже порывистой, морщины на лбу и у рта замечались не сразу, поседевшие волосы уже не старили ее, а только придавали значительность выражению лица. Глядя на перемены в ней, мы с женой только диву давались и решили пока не думать о переезде, боясь оторвать мать от появившихся забот.

В дом к нам стали заходить в гости гладко выбритые старики и аккуратно одетые пожилые женщины и старушки; случалось, мать знакомила меня с ними, и тогда пенсионеры, согнувшись в полупоклоне, трясли мне руку и вежливо приговаривали:

— Очень, очень приятно познакомиться с вами, молодой человек, — по изысканности их обращения я понимал, что они проявляют ко мне повышенный интерес лишь для того, чтобы доставить удовольствие матери.

На столе в нижней комнате, где жила мать, появилась трогательная фотография, заботливо вставленная в рамку: на пестрой от пятен солнца поляне среди сосен построились на линейку возле флагштока пионеры в белых рубашках и с красными галстуками — они вскинули для пионерского салюта руки, приветствуя поднятие флага, а два горниста по бокам флагштока трубили в горны; здесь же, на поляне, напротив пионерского строя стояла мать с двумя пенсионерами — все трое тоже с красными галстуками и со вскинутыми для салюта руками. Лицо матери на этой фотографии, сделанной в сосновом бору за окраиной города в день открытия пионерского лагеря при домоуправлении, казалось совсем молодым, а фигура такой легкой, что я бы не удивился, если б узнал, что после официальной церемонии поднятия флага мать бегала взапуски с пионерами по поляне.

А потом жена родила дочь, и всем, в том числе и матери, забот еще прибавилось. Приблизительно к этому времени наш дом основательно подновили: вместо печей установили отопительные батареи, оборудовали ванные комнаты, подвели горячую воду и газ. Освобожденная от громоздких печей квартира словно, раздвинулась, посветлела и представилась совсем в новом свете, будто какой-то диковинный теремок или светелка. По сравнению с ней обычные квартиры нам стали казаться пресными, к тому же мы успели привыкнуть к городскому саду напротив дома — к его густой зелени летом, к свежему воздуху от нее.

2

Вечером, уложив в постель дочь, мы долго сидели в кухне и пили чай. У матери тоже было легкое настроение, то ли она сумела достать денег для детской комнаты, то ли вернулась в тот вечер со студии телевидения, куда ходила на встречу старых комсомольцев, строивших тракторный завод, точно я уже не могу сказать, только она все шутила, подсмеивалась надо мной и женой, что мы-де стареем, домоседами стали, все вылизываем квартиру, украшаем ее, штор накупили на все времена года... Мы отшучивались, и за столом было хорошо.

Убрав посуду, мать и жена пошли спать, а я включил настольную лампу и сел в кресло, решив все же поготовиться к планерке, подумать.

Взяв список строек треста, разбросанных по всему городу, я просмотрел его и усмехнулся, отчетливо представив большой кабинет нашего управляющего: с шестью окнами, с двумя свернутыми знаменами в углу, поцарапавшими остриями наконечников потолок, с длинным узким столом и еще с одним столом, письменным — на массивных тумбах и таким широким, что на нем можно было гонять бильярдные шары. Обычно управляющий, проводя планерки, сидел вместе со всеми за узким столом, но если он предугадывал серьезные споры и разногласия, то садился за свой письменный, стоявший в дальнем углу, и тогда враз возвышался над всеми, словно взбирался на трибуну, и с высоты не советовался со всеми, а руководил, отбивая у людей желание спорить... Управляющего не было, он лечился на курорте, а руководство главка как раз в это время решило втиснуть в наш план жилой дом для своих сотрудников, вот я и подумал, а не взгромоздиться ли мне за письменный стол и оттуда с молчаливым укором взирать на представителя главка, который, ясное дело, обязательно завтра к нам явится.