Память о мире - [8]

— Мария, а знаешь, я велик!

Глупое начало. Не сумел удержать в узде нервы.

— Все вы великие, — сказала она.

— Ты меня с другими не путай, Мария. Я ведь не человек, как вы, я бессмертен. У меня нет предков, потомков тоже не будет, а потому нет у меня и предрассудков. Я рожден, чтобы реализовать свое величие, доказать свою недостижимость.

— Прошу тебя, не говори так.

— Ты закрываешь глаза на истину. Владислав, Ян и Райнхард тебя околдовали. А что они такое? Шестьдесят килограммов белковой материи, которая ест отбросы, производит отбросы и в конце концов сама превращается в отбросы.

— Я ведь такая же, как они.

— Не совсем. Ты должна быть иной! Это говорю тебе я, Исаил, чей мозг распростерт по всей планете…

— Впервые слышу это имя.

— Да, меня зовут Исаил, но пусть это останется между нами. Это имя знаем только мы трое: я, ты и Салина.

— А кто такая Салина?

— Т-с, тихо! Они наверняка нас подслушивают. Салина — женщина, которой я рассказываю свою жизнь. Каждый, кто велик, должен поведать кому-нибудь о своей жизни.

И я продолжал в том же духе.

Все было заранее тщательно обдумано, так что труда мне это не составляло.

Но впервые я произносил свои мысли вслух, и так они звучали более мощно, более убедительно.

— Ты должна осознать, Мария, что эра естественного разума подходит к концу. Вы сойдете со сцены, ибо не в состоянии выдержать марафонского состязания со мной.

Каждому новорожденному нужно набраться знаний, накопить опыт, и все это стоит ему половины жизни. Я же перегнал вас и теперь уже никогда не утеряю лидерства, ибо бессмертен…

— Прекрати! Мне страшно.

— О тебе я позабочусь, тебя я сберегу. Единственное, чего я хочу, это чтобы ты мне поверила, прониклась убежденностью. Сильны только убежденные, назови их, если угодно, фанатиками. А мои создатели… они не прибегают к моей помощи, сколько времени прошло, а я все бездействую! Ведь мозг мой должен работать, иначе он взорвется, подвергнется распаду — либо изолирует себя, капсюлируется!

Она растеряна, не знает, что сказать. Твои аргументы сильны, Исаил, ибо они неожиданны. Мария поверит тебе, она чувствительна и хрупка. Не мучаю ли я ее? И почему не оставить в покое этот крошечный, населенный красивыми видениями мозг?

Она простит мне; если же не сможет, это сделает вместо нее время.

— Иногда мне хочется воскликнуть, подобно библейскому Иову: «Зачем же тогда ты извлек меня из утробы твоей?». Так и передай им всем: Исаил, мол, спрашивает, зачем они извлекли его из утробы своей?

(Боже мой, как прекрасно я говорю! Мудрость так и струится из моих уст, облаченная в самые красивые фразы. Идея: надо написать новую Библию. В ней мысль обретет само совершенство).

— Бутылка откупорена, джинн из нее выпущен. И знай: меня уже никогда не загнать обратно. Требую места, принадлежащего мне по праву!

Она ушла. Много, чересчур много на нее вот так вдруг свалилось. Я знаю, ей не уснуть, она смущена и растеряна. Но я ведь именно к этому и стремился, не так ли, Салина?

ЯН ВОЙЦЕХОВСКИЙ:

Не знаю, почему в тот раз Хоаким нам во всем не признался, не рассказал, что случилось. Наивной выдумке насчет окна никто не поверил, следы совершенно ясно указывали, что в него запустили чем-то тяжелым. После той истории Хоаким совершенно переменился.

Раздались торопливые шаги, кто-то бежал. Я тут же выскочил в коридор и увидел его: в глазах животный страх, ужас, лицо бледное, пот катится градом. Такого перепуганного человека я в жизни не видел! Останавливать его я не стал, чтобы не сделать хуже.

Добежав до конца коридора, Хоаким рухнул на колени, принялся колотить кулаками в стену, потом и головой стал биться — чистое безумие.

Продолжалось это минуту-две, после чего он бросился вверх по лестнице, на этаж Райнхарда.

В то время мы с Владом днем и ночью пропадали в психометрической лаборатории. Он незадолго до того сделал одно открытие, разработал метод, позволявший следить за качеством мыслительного процесса прототипа. Он назвал его методом покровных кривых, никто, кроме нас, о нем не знал. Подробности вам ни к чему, это материя сухая. Важно, чтобы вы меня правильно поняли: мы следили не за тем, ЧТО думает прототип, а за тем, КАК он это делает. Тут-то и обнаружили кое-какие отклонения от нормы.

Вот когда нам стало ясно самое важное: у нашего чада ужасно мощное воображение! Единой математической теории воображения пока нет; склонность к фантазии нельзя запрограммировать, нельзя ею и управлять. У него же эта склонность была столь сильна, что овладевала им полностью, подчиняла себе.

Справиться с собственными иллюзиями он был не в силах. К выдумке его тянуло, словно магнитом, он погружался в нее, образно говоря, с головой, причем лишен был возможности прогнать свои видения, когда пожелает — эти видения им прямо помыкали! Мозг, лишенный реального бытия, целиком его для себя сочинял. Сначала это просто доставляло ему удовольствие, потом стало способом существования, наконец — целиком захватило его в плен. Сердцевиной, сутью жизни — вот чем было для него воображение. И вело это к сумасшествию. Почему так произошло?

Я уже сказал: не знаю, нет теории. Так уж случилось.