Память, что зовется империей - [53]

– Это не ради него, – сказала Махит. – Это ради публики. Ради двора и новостей.

Три Саргасс покачала головой.

– У меня уже никогда не будет такой интересной работы, правда? – сказала она. – Я обещала тебе выпивку. Пошли. Скоро начнется.

* * *

Где-то на середине второй поэмы – оды-акростиха, где называлось в первых буквах каждой строчки имя гипотетически утраченной любви поэта и одновременно звучала душещипательная повесть о его самопожертвовании во имя спасения матросов корабля от пробоины – Махит внезапно осознала, что стоит в тейкскалаанском дворце, слушает тейкскалаанский конкурс поэзии, попивает что-то алкогольное и беседует с остроумной подругой-тейкскалаанкой.

Все, о чем она мечтала в пятнадцать лет. Прямо перед ней.

Казалось бы, надо чувствовать радость, а не странную нереальность. Отрешенность – безличность. Будто ее жизнью живет кто-то другой.

Стихи были хороши. Некоторые даже чудо как хороши – энергичные ритмы при остроумной внутренней рифме, или запомнился оратор с исключительно плавной подачей в особом тейкскалаанском стиле, когда текст скорострельно зачитывают наполовину нараспев, наполовину речитативом. Махит волнами окатывали изящные образы – и она не чувствовала ничего. Ничего, кроме желания записать каждый стих, облечь в глифы, чтобы перечитать самой где-нибудь в тишине и покое. Если бы можно было просто почитать – своим собственным голосом, перепробовать ритмы и интонации, узнать, как они перекатываются во рту, – тогда бы она наверняка прочувствовала их силу. Как всегда было раньше.

Она отпила из бокала. Три Саргасс принесла какой-то алкогольный напиток, дистиллированный из неизвестного ей злака. Он был бледно-золотистого цвета всех роящихся огней на потолке и горел в горле.

Девять Маис, когда настал его черед, читал эпиграмму, как и обещала Три Саргасс. Он едва начал – только занял свое место, прочистил горло и прочел трехстрочную строфу:

Все космопорты переполнены,

Граждане охапками несут ввезенные цветы.

Чему нет конца: звездные карты, отбытия,

как замолчал, чтобы обозначить смену интонации, цезуру. Махит почувствовала, как вслед за ним затаил дыхание весь зал. Хоть он ей и не понравился, она видела, почему он среди сливок придворных интеллигентов: стоило ему заговорить стихами, как его харизма умножилась. Для этого он рожден. На Лселе он стал бы кандидатом для имаго-линии поэтов – если бы такая была.

– Изгиб нерожденных лепестков хранит пустоту, – договорил Девять Маис.

И снова сел.

Напряжение не выплеснулось. Ощущение тревоги осталось, расползалось миазмами. Следующий оратор вышла в неловком молчании, громко скрипнув туфлями по полу. Сбилась на первой же строчке собственного сочинения и начала заново.

Махит вопросительно обернулась к Три Саргасс.

– Политика, – пробормотала та. – Это… критика. В нескольких смыслах. Я и правда думала, что Девять Маис на поводке у Тридцать Шпорника, но люди умеют удивлять.

– Я бы сказала, это критика по отношению к Восемь Антидоту, нет? – сказала Махит. – Ребенок. «Нерожденные лепестки…»

– Да, – сказала Три Саргасс, нахмурив брови, – но это Тридцать Шпорник больше других отвечает за прирост импорта имперских товаров в Город. Вот откуда его доход – он ввозит товары из систем Западной Дуги, где проживает его семья. И этот намек на осквернение каждого гражданина с цветком… каждый товар почему-то отравлен… словно богатство Тридцать Шпорника так же пагубно, как ввоз вещей извне Тейкскалаана.

Политика посредством литературного анализа. Можно ли измерить способности к такому – или этому тейкскалаанцы обучаются благодаря постоянной практике? Махит могла представить себе Три Саргасс в детстве, за расшифровкой политических подтекстов в «Зданиях» с одноклассниками за обедом. Не так уж и трудно нарисовать себе такую картинку.

– Значит, критика всех, кроме Восемь Виток, – сказала она.

– Но она надругательства избегает только благодаря очевидному умолчанию, – сказала Три Саргасс. – По-моему, Махит, это глубже, чем просто «какой наследник лучше». Иначе зачем Девять Маису выбирать такую опасную тему?

Махит задумалась об основе менталитета тейкскалаанского общества – этом слиянии слов «мир», «империя» и «Город» – и о том, что если в культуре есть такое слияние, то «ввозное» всегда пугает, «иностранное» – опасно, даже если под ввозом подразумеваются товары просто из дальнего уголка империи. И варварам вроде нее не положено уметь осмыслять, почему стих об опасном осквернении цветов на какой-то другой планете на самом деле должен нервировать тейкскалаанцев.

Но если система больше не чужеродная – если мир достаточно велик, если достаточно велика империя, чтобы охватить и поглотить все варварское, – что ж, тогда и варваров больше нет. Ничего не угрожает. Если Девять Маис указывал на угрозу «ввоза», то он призывал – или как минимум предлагал, – чтобы Тейкскалаан эту угрозу нормализовал. Цивилизовал ее. А Тейкскалаан всегда цивилизовал – всегда делал тейкскалаанским – силой. Силой, то есть на войне. На деле Девять Маис обращался не к Тридцать Шпорнику; Девять Маис поддерживал любую политическую фракцию, которая готовится к войне. Те маневры кораблей. Один Молния с его легионами и кричащими сторонниками – но и Шесть Путь, который перевел флот в состояние готовности, напоминая о начале своего правления, когда сам был покорителем звезд.