Палка, палка, огуречик... - [20]

В общем, мне не составляло никакого труда поместить себя в какую угодно героическую ситуацию — сперва это были исключительно военные баталии, потом их стали вытеснять космические мотивы, а потом и презренный быт пошел в дело. Впрочем, я тогда еще не был склонен соблюдать какие бы то ни было законы жанра, с непринужденной легкостью перескакивал с пятое на десятое, перемешивал, казалось, абсолютно несовместимое, но некому было приструнить меня разгромной рецензией, ни от какого редактора не зависела жизнь моих причудливых сюжетов, ибо ни о каких тиражах я не помышлял, более того, под угрозой выхода в свет моментально растаяли бы все мои уже отыгранные, а также и несостоявшиеся сюжеты.

А со стороны оно выглядело так: я лежал на полу, ко всему на свете безучастный, а потом вдруг начинал кататься по полу, ползать, нещадно буровя половики, издавать самые разнообразные звуки, означающие что угодно — рев моторов, взрывы бомб, свист пуль, грохот прибоя, голоса инопланетян, извинения матери за очередную обиду…

Но иногда я вел и весьма пространные, вполне разборчивые и даже не лишенные некоторого смысла диалоги с моими воображаемыми подчиненными, с товарищами Лениным-Сталиным, причем, когда мы уже обосновались в Карпунино, и Сталин начал стремительно тускнеть в глазах существенной части народонаселения, а стало быть, и в глазах моей матери, я уже был не столь почтителен с ним, иной раз позволял себе назидательно-разоблачительные нотки, на что моя терпеливая и терпимая бабушка считала необходим реагировать испуганным шепотом и округленными глазами, то есть позволяла себе вторгаться в мой мир, стало быть, в такие моменты ей было по-настоящему тревожно.

Но я отмахивался от бабушки, бесцеремонно выталкивал ее за пределы суверенной территории моего воображения и продолжал свое, но если бабушка не прекращала выражать беспокойство, то я довольно легко смирял гордыню, ибо никогда, даже в самом раннем детстве, не хотел быть свиньей неблагодарной, и оставлял в покое политику, действительно, ну ее на фиг, мгновенно оказываясь за миллион световых лет от всякой политики, чтобы вести плодотворные переговоры с дружественными и жутко продвинутыми во всех научных областях инопланетянами — то есть опять выходила политика, будь она неладна, хотя и вселенского масштаба, хотя и с полным взаимопониманием по всему спектру проблем…

Как жалко, что, пока бабушка была жива, я ни разу не удосужился поговорить с ней на отвлеченные темы. Ведь любопытно было бы узнать, что думала она про меня в те моменты, каким виделось ей мое будущее, совпало ли что-нибудь или совсем ничего не совпало?..

Но точно помню, если я и мечтал кем-то стать, когда вырасту, то уж точно — не писателем. То есть ранней, а также и немного припозднившейся целеустремленностью похвастать никак не могу.

Нет, разумеется, мне, как и большинству моих сверстников, временами не давали покоя романтика неба, пыль дальних и паршивых дорог милого отечества, однако не помню, чтобы мне сколь-нибудь продолжительное время хотелось во что бы то ни стало сделать автомобиль или самолет главной утехой всей последующей жизни, чтобы эта мечта захватила меня целиком, заставила выискивать и читать специальную литературу, особенно усердно изучать в школе вполне конкретные предметы, небрежно отмахиваясь от прочих предметов — второстепенных и третьестепенных, а тем самым, невыносимо скучных.

А может, вся проблема в том, что о профессии писателя я сперва вообще не знал, а потом, когда узнал, она долго-долго казалась мне еще более недосягаемой, чем профессия космонавта, и я решился потрогать ее на ощупь, уже безнадежно опоздав к тому окошечку, где приходящим своевременно выдают совершенно необходимый для творческой жизни культурно-интеллектуальный багаж?

Покупались ли мне игрушки? Скорее всего, покупались. Только ни одна не запомнилась, ни с одной из них, это уж точно, я не ложился спать. А вообще-то мне с игрушками, можно сказать, крупно везло. Я, повторяю, в них не нуждался, однако и не отвергал в принципе. Поэтому мама, периодически выезжавшая в командировки с целью закупа для своего учреждения различного инвентаря, в том числе игрушек, перво-наперво везла все домой. Впрочем, не поэтому, а потому, что поезд приходил на станцию ночью.

А уж с утра инвентарь перемещался по принадлежности, но некоторые игрушки порой застревали у нас надолго. Пока я ими вволю не натешусь. Ведь фантазии фантазиями, а заводную игрушку покурочить, из ружья духового пострелять резиновыми грибками, юлой пожужжать — все равно иногда охота.

Так что периодически я делался богаче даже самых избалованных детей, чьи родители служили начальниками СМП, руководили до сих пор загадочной «дистанцией», а то и чуть менее загадочными «отделениями».

И вообще, формально освобожденный и даже как бы отставленный от детского сада, я, так получалось, никогда не порывал с ним контактов совсем. Гуляешь в окрестностях, а поселок маленький, сплошные окрестности, мама увидит — покормит. А еще с работы принесет чего-нибудь — все же с работы чего-нибудь несли, а ничего не несли только недотепы вроде отца моего, поскольку работу имели самую бессмысленную — с которой принести даже нечего.