Палачка - [83]

Влк всю жизнь досадовал, что сразу, в то же утро не открыл ей потайную "тринадцатую комнату" своей жизни, как всегда поступал потом, — не сказал, кто он такой, и она долгое время принимала его за того, кем он был прежде — за педагога или, скорее, за школьного инспектора, — из-за частых командировок. Он не лгал ей, а просто позволял думать так. Ее кровавая профессия лежала — как он потом шутил — на полпути к его профессии и вроде бы должна была стать порукой тому, что она все поймет, когда придет время. Он очень хорошо знал, что женщины слетаются на палачей, как мухи на мед, и был счастлив, что в чувстве Маркеты нет и доли такой извращенности, а любит она его только за острый ум и неиссякаемую мужскую силу. Не торопясь посвящать Маркету в свое прошлое, он, конечно, и ее ни о чем не расспрашивал. Когда и то, и другое в одночасье обрушилось на них, они оказались не готовы к такому повороту событий, и поэтому оба перенесли удар тяжело.

Как-то утром она, зардевшись, сама не веря своей новости, шепнула, что ждет ребенка, — в ответ он, вне себя от счастья, воскликнул, что наконец-то начинает возвращать жизни, которые до сих пор только отбирал. Она не поняла. Тут-то он и раскололся; умолчал лишь — видимо, боясь вспоминать ту катастрофу, которая лишила его всего, — о причине, так резко изменившей его судьбу. Побелев как бумага, срывающимся голосом она сообщила ошеломленному Влку, что ее единственный возлюбленный, с которым она всего один год прожила, еще три военных года прождала и по которому следующих пять лет, до самой свадьбы с Влком, носила траур, — Влк ошибался, полагая, что черным цветом она компенсирует белый цвет докторского халата, — погиб от руки палача!

Маркета была умной женщиной, она долго любила Влка — причем в отличие от любви к погибшему герою любовь к Влку не была платонической, — поэтому она сразу же согласилась с тем, что нельзя ставить знак равенства между наемником-убийцей на службе у оккупантов и действующим в рамках Конституции исполнителем, стоящим на страже Родины и прогресса. (Конечно, в этой ситуации Влку пришлось утаить от нее ту роковую историю.) Однако что-то в ее теле или в душе, не зависящее от рассудка и воли, склонилось к решению, что за свою любовь она должна заплатить дорогую цену: на следующее утро она проснулась уже без плода, навсегда потеряв возможность иметь детей. Они оба горевали, но потом оправились, причем Влку было проще — Маркета оставалась и пылкой любовницей, со всей страстью отвечавшей на его порывы, и чуткой собеседницей, способной угадывать его мысли, и заботливой подругой в тягостные периоды внутренней депрессии или неприятностей на службе.

Он поглядел на ее снимок в резной рамке, доставшейся от матери, — первое, что он поставил на свой директорский стол в «волчарне» (так ребята звали между собой его кабинет). На снимке она была подстрижена под мальчика и улыбалась одновременно иронично и грустно, как в ту ночь, когда он познал ее. Никто не сказал бы, что ей больше пятидесяти: еще прошлым летом на Черноморском побережье вокруг нее крутилась целая команда тамошних пижонов — этой изящной даме со стройными бедрами, небольшим бюстом, легкой походкой, гладкой кожей они давали от силы лет сорок, не больше; и в этом году снова будут клеиться… В этом году?

Он мгновенно вернулся к действительности — пленник угрызений совести, испытывающий такое отвращение к самому себе, какого не помнил с тех давних дней, когда угодил в переделку. Подчиняясь некоему инстинкту морального самосохранения, он попытался заглушить его необъяснимым, но оттого еще более ожесточенным гневом на Маркету. Почему, подумал он, она висит на моей шее, почему не покончила с собой сразу же, как только узнала о своем бесплодии? Тут он стал до тошноты противен самому себе. Ведь именно сейчас, решившись подвергнуть их отношения новому испытанию, он не имеет права на подобные мысли!

Чтобы успокоиться, он позвонил домой. Услышав гудки, взглянул на часы: 15.05 — самое время. Пока он свободной рукой запирал ящики прибранного стола и внимательно обводил глазами комнату — не забыл ли чего, — он отвлекся, поэтому ее тихий альт застал его врасплох.

— Влкова, — проговорила она.

Он чуть не бросил трубку, но вовремя опомнился.

— Это я, Бедя, — в последний миг он вспомнил имя, которым она называла его все эти двадцать пять безоблачных лет. И тут же пожалел об этом — по ее ответу стало ясно, что он невольно подал ей надежду.

— Да? — с жадным нетерпением отозвалась она. — Да, Бедя?

Он прямо-таки чувствовал, как она гипнотизирует трубку глазами, некогда напоминавшими ему своей напряженной настороженностью тигриные; позднее он обнаружил, что она носит контактные линзы. Пришлось продолжить разговор более прохладно, отчего сам звонок потерял смысл.

— Я только хотел спросить, как у тебя дела.

— Отвратительно, — ответила она, — а ты что, хочешь их поправить?

Всю жизнь он проповедовал в браке взаимную открытость; она же боялась этого и держала свои страхи, недомогания и житейские неурядицы при себе — полагала, что у него и своих забот хоть отбавляй. Жаль, что она изменила этой привычке, за которую он, бывало, ее упрекал, именно сегодня, ну да ладно; еще не поздно переключиться на привычный жесткий тон.