Палачи и жертвы - [48]

- А можно я это почитаю, я быстро читаю. И сразу же верну.

- Конечно, конечно. Пожалуйста. Я вам ее дарю.

- Спасибо. Может, выпьем что нибудь, Оля.

- С удовольствием, Нико.

- Тогда пошли ко мне. А незнакомок я целую робко. Вот так вот.

- Да? А эти люди тоже с вами, или как?

- Эти? Это так, чтоб я не скучал. Это болотные лягушки.

- Какие еще лягушки (удивленно)?

- Ну, которые бывают в болоте. Они квакают, а когда вы бросаете туда камень, они перестают квакать. Это из таких. А вообще - то я в жизни всегда один, Оля. И я сам себе враг, а врагов надо любить.

- О, по вам этого не скажешь. Вы такой обаятельный и милый.

''Интересно, она меня не узнала, или придуривается. Если не узнала, еще лучше. Не будет надобности от нее избавляться. И все же, чем - то она похожа на Эдит Пиаф.''

- Ну пошли, пошли Оля ко мне.

- О, вы такой нетерпеливый.

Дело в том, что поведение Ольги Хрущева удивляло. Во-первых, он не понимал того, что его, Никиту Хрущева, не узнают, а во-вторых, ее сонливость и отсутствие всякой боязни к незнакомым мужчинам пока забавляло его. ''Она что, дура что ли? Такая пройдет, и даже не проснется''.

Он не знал, насколько был близок к истине. Это была сущая правда. Ольге Целых было абсолютно безразлично, с кем она общается, с Президентом или с посудомойщиком. Так как пришло время сообщить читателю и то, что она, Ольга Целых, в далеком детстве лечилась от олигофрении. Вроде бы вылечилась, хотя от этой болезни никогда полностью не избавляются. Бывших олигофренов не бывает. Но на внешности ее это не отразилось. Ей просто был нужен мужчина. Крепкий, сильный, твердый в любых отношениях, и конечно же у которого был бы толстый карман. Никита Хрущев не переставал на нее пристально смотреть, желая понять ее. Но ему не удалось ее раскусить, а он уже и не пытался это сделать. В своем номере Хрущев набросился на Олю и начал ее раздевать.

- Нико, я сама, сама. О, мой милый хулиган. Я даже не пойму, я лучше вас, или вы хуже меня.

Охрана Хрущева за дверью слышала только такие звуки: "Никита, ты что?!... Такое в меня?! Я же стану невменяемая! Ооо... Я это не выдержу. Милый, мой милый мальчик, да за тебя можно умереть, умереть. Такое я не видела. Ооо... Я никому тебя не отдам, ты мой. Давай, глубже, сильнее, о... '' И так далее. И от их телодвижений сильно скрипела кровать. Чи-чи, чи-чи, чи-чи.

На следующий день они опять встретились, и опять все завершилось для них в постели. Три дня подряд Никита Сергеевич с ней не просыхал. Ольга была нищая духом, но какое у нее было тело! А потом праздники кончились, хорошего понемножку. Хрущеву нужно было немедленно возвращаться в Москву. В сентябре, т.е. через месяц, он должен ехать в Нью-Йорк, делать доклад. Ему надо готовиться. ''И все-таки что-то в этой Оле есть неприятное, нехорошее. А что, что?'' Никита Сергеевич долго ломал голову, думал, но не мог найти решение. Ну все, поигрались и хватит. Прощай Баку, давай в путь - дорогу. Он о ней сразу забыл, но через день вспомнил, так как исчезли золотые часы на цепочке. Причем они были фамильные, с дарственной надписью. Напрасно он их искал в кармане, спрашивал у охраны. Часы пропали, их не было. Хрущев недовольно поморщился. Уже через неделю, когда он усиленно работал у себя в кабинете, в Кремле, он заметил книгу, которую ему подарила в Баку Оля. Он начал пробегать по ней глазами. Никита Сергеевич никогда еще так внимательно не читал. Да и читал он не очень - то много, т.е. вообще мало, а в принципе, совсем ничего. А эту книгу Никита Сергеевич не читал, а ел. Он вчитывался в каждую букву, в каждое слово, и находил смысл. ''Вот это книга, вот это классика. Это я понимаю. Видимо тогда люди жили умом', говорил он после прочтения каждой главы. Истина существует только в книгах, а в реалии она улетучивается, как газ. Он менялся внутренне, часто размышлял о смысле жизни, о психологии власти, и это замечало его окружение. Когда Анастас Микоян спросил наконец его, в чем собственно дело, что с ним происходит, Хрущев показал ему эту книгу про эзотерику. Но гром грянул через две недели, буквально за несколько дней до поездки в США. Никита Хрущев обратился к врачу и услышал страшный диагноз: Сифилис!

Сначала Хрущев не понял, подумал, что его разыгрывают. Потом все-таки убедился в правоте диагноза. Не заметить это было невозможно. По всему телу распространялись маленькие гнойные язвы. Он вспомнил ее, Ольгу. "Ах ты сучка, дрянь. А мне она еще понравилась. Блин, если об этом узнает Нина, то все, конец. Это хорошо, что я с ней уже 5 лет не сплю. Какое свинство!"

И он стал лечиться. Принимал таблетки, его кололи, еще что-то. Анализы он сдавал, но их вернули. Лечение Хрущев совмещал чтением этой книги, предварительно протерев ее скипидаром. Он лечился как физически, так и духовно, так сказать, играл в Бога, школьничал. Однажды сидя на диване и рассматривая порножурналы, он начал мастурбировать, заниматься онанизмом. ''Нет, секс-это иллюзия, это приманка. Главное в жизни оргазм. А это можно достичь и онанизмом. Некоторые просто не видят разницы между онанизмом и верностью самому себе. Совершенно не обязательно заниматься сексом и болеть сифилисом. Оргазм не надо ставить выше всего, выше головы. Это всего на всего оргазм. В жизни много опасных дорог, и одна из самых опасных дорог приводит мужчину к женскому влагалищу, укладывает его между женскими ножками. Мне это не нужно. После этих слов он, мастурбируя, кончил на книгу Маркса ''Капитал''. Итак, он лечился, и еще окончательно не долечившись, советская делегация во главе с Никитой Сергеевичем отправилась в США на генеральную ассамблею ООН. И вот там - то, во время доклада, когда Хрущев высказался в отношении Кубы, а конкретно Гуантанамо (американская военная база на этом острове), произошел известный эпизод, вошедший в историю. Позиция главы СССР по Гуантанамо не понравилась конгрессменам, и по залу заседаний пронесся гул, неприятный шум. И тут же Хрущев почувствовал скверный колючий зуд в своем члене, да и во всем теле. Может быть, какая-то взаимосвязь в этом была. Ему захотелось страшно его почесать, свой член. ''Все - таки не долечился", подумал он. А гул и топот в зале все усиливался. В глазах Никиты Сергеевича потемнело. ''Да я вашу маму ...'' Сняв обувь с левой ноги, он сильно им постучал по микрофону. ''Да я вас потоплю в сифилисе, черти заокеанские!'' Но эти слова никто не услышал. В голове Хрущева стоял шум.