Палач, сын палача - [66]

– Прощаю! – Миллер отвернулся от Филиппа, силясь справиться с охватившим его бешенством, когда Баур уже без всякого шутовства встал на колени, вознося молчаливую молитву творцу за то, что тот хотя бы иногда создает таких странных людей, как Петер Миллер.

– Густав тоже был задержан, но его отпустили, а Эльзу нет, – тихо причитал Филипп, теперь он боялся вызвать неудовольствие Миллера, понимая, что от него одного зависит, будет ли жить его дочь. – Двое деток – внуки мои, стало быть. Невинные ангелочки. Забрал пока не поздно, устроил в Оффенбурге у сестры. Что делать? Хотел было устроиться сюда палачом, чтобы тишком вывести из застенков мою девочку, но не взяли. У них тут с работенкой вообще туго, все держатся за места. Последним тюремщиком не смог устроиться.

Денег дал старому тюремщику, чтобы хоть подвел ее к окошку, он, паскуда, денег взял, а дочь не показал, говорит, ноги у нее шибко повреждены. Встать не может, а носить ее на руках, брюхатую, почти что на сносях, он не станет, потому как от сырости сам спиной мается. Деньги взял. Сволочь! Разве ж мы с тобой так поступали? Разве когда против честного слова шли?

Он запнулся, вспомнив собственные признания о доносе и водяной пробе, и замолчал, смотря в пол.

Глава 10 Новое дело

Дети колдуньи должны быть схвачены, ибо они весьма часто осведомлены о преступлениях матери. Их – поскольку они находятся в нежном возрасте – можно либо убедить, либо заставить говорить.

Жан Боден

Едва Миллер записал адрес гостиницы Баура и, пообещав помочь в его деле, закрыл за бывшим сослуживцем дверь, его окликнули с лестницы, и гостиничный слуга сообщил, что к господину инспектору пришел еще один визитер.

Немало удивленный неожиданно свалившимся на него вниманием Миллер был вынужден выйти навстречу новому гостю, которым оказался молодой щеголь, которого до этого Миллер видел несколько раз.

Не представляясь и не снимая шляпы, молодой человек прошел вглубь первой комнаты, остановившись возле стула, на котором до него сидел Баур, вопросительно покосившись на хозяина. Не смотря на то, что внутренне Миллер безусловно возмутился нахальным поведение гостя, он все же сдержал так и рвущиеся из души нравоучения, улыбнувшись непрошенному гостю и жестом приглашая его присесть.

– Мне сказали, что вы присланный для инспекции нашей тюрьмы комиссар, – не спросил, а скорее констатировал молодой человек, стараясь не смотреть в глаза Миллеру.

– Да, это я, но, простите, с кем имею честь? – начал было Миллер, но молодой человек тут же резко перебил его.

– Мое имя ничего вам не скажет, наши пути никогда не пересекались, и если бы не крайние обстоятельства, поверьте, что я не искал бы встречи с вами или подобными вам.

– Тем не менее, как я понял, наши пути все-таки пересеклись, – решивший было присесть Петер теперь передумал делать это, возвышаясь над своим гостем и пытаясь предугадать его дальнейшие действия. При этом напряжение в комнате достигло такой степени накала, что Миллер невольно пожалел о том, что Филипп уже ушел, так как ворвавшийся в его апартаменты молодой человек был нагл и забылся на столько, что не снял даже шляпы и перчаток. Что же касается его шпаги, то та была при нем, и теперь незнакомец держал ее на коленях, как это обычно делают солдаты, готовые в любой момент нападать или отражать атаку.

– Злой рок, а не я заставил наши планиды, до этого спокойно плавающие где-то в глубинах неба, сойтись. Впрочем, если вы непременно желаете услышать мое имя, я назовусь. Хотя в деле, ради которого я к вам пришел, мне желательно было бы сохранить инкогнито.

– Что ж, оставайтесь до поры до времени инкогнито, только учтите, что иметь дело с анонимами не самое почетное дело, и если только мне покажется предложение, с которым вы обратились ко мне неприемлемым, я потребую, чтобы вы оставили мой дом, – сказав это, Миллер вышел в прихожую, где на вешалке висела его шляпа, надел ее, поправив перед этим завитый парик, и, вернувшись, сел напротив молодого человека.

Такое его поведение заставило на этот раз гостя придти в ярость. Молодой человек вскочил с места, намереваясь ударить Петера по щеке, но палач с ловкостью профессионального дуэлянта перехватил руку противника, выкрутив ее таким образом, что драчун тот час же побелел от боли и был принужден сесть на место.

– Теперь, когда ваш приступ ярости немного остыл, я бы хотел самым вежливым образом напомнить вам, что в настоящее время вы, господин Инкогнито, находитесь в моем, пусть временном, доме. И я не позволю неосторожных жестов или слов, направленных в мой адрес. Впрочем, я все еще готов послушать о вашем деле. Если, конечно, вы по прежнему готовы мне его изложить…

– Но, господин Миллер, после того, что я… – молодой человек густо покраснел, отчего его бесцветные брови и ресницы сделались совершенно белыми, – простите меня ради всего святого, я… я хотел…

– Убить муху, – помог ему Петер. – На дворе глубокая осень, а эта гадость летает по всей гостинице. Терпеть не могу мух!

– О да, я тоже. – На какое-то время воцарилась тишина. – Мое имя Генрих фон Опенштейн, барон Тирольский, и я, господин Миллер, самый несчастный человек на всем белом свете, – Генрих фон Опенштейн снял шляпу и, расстегнув ремень, отложил в сторону изрядно мешавшую ему шпагу.