Палаццо Форли - [25]

и сообщал ей все, чему сам учился в свою молодость и что не переставал приобретать, посвящая постоянно свой досуг прилежному чтению по всем отраслям исторических наук и словесности. Он внушил ей свою страсть к искусствам, он передал ей свое глубокое уважение к классической древности, к прекрасному, высокому, эстетическому. Знаток в живописи, любитель музыки, он развил в ней вдохновляющий вкус к этим двум утешительницам человека. Он усовершенствовал ее суждения, ее наклонности, ее стремления, чтоб дать ей оплот против вредной, всеразлагающей праздности других женщин ее родины, чтобы создать среди уединения замену всех развлечений и удовольствий, ей отказанных. С познанием мужчины маркезина соединяла женские способности к искусствам; она вышла вполне такою, какою желал ее видеть много ожидавший от нее аббат. И жизнь ее не была лишена своих прелестей. Если до нее не доходил светский шум и не касались обыкновенные светские удовольствия, если она не была окружена блестящими выгодами богатства, зато, по крайней мере, была избавлена от мелочных притеснений, требований и гнетов, обычных спутников посредственного состояния. Мещанская тесная жизнь равно была чужда дочери маркизов Форли и не понижала небосклона, под которым вращалась сфера ее существования. Правда, она умещалась в маленькой подкровельной келье, ела самую простую и скудную пищу, изнашивала по два, много по три платья в год, но когда ей хотелось освежиться умственно, дать молодой груди надышаться вдоволь простором и пространством, она сбегала в позлащенные залы бельэтажа и там находила другой мир, чудный, разнообразный, артистический мир, где взоры ее отдыхали на предметах, способных возвышать и воспламенять ее воображение. Правда, иногда она, голодная и замерзнувшая, пыталась отогреваться, ходя скорыми шагами по мозаиковому или паркетному полу холодных, пустых покоев и галерей, но эта стужа и этот холод переносились легко ее осьмнадцатилетнею силою: кровь и душа поочередно грели в ней одна другую, и эти испытания даже укрепляли ее цветущее здоровье. Бедность Пиэррины была бедность поэтическая: проза жизни не достигала еще, не возмущала ее девического неведения, ее детской неопытности. Она жила в заколдованном мире уединения и тишины; она питалась любознательностью и мечтою, укреплялась молитвою и размышлением. Маркезина Форли была особенным существом, не похожим ни на кого и неизвестным никому, кроме старого священника да старой кормилицы, ее воспитавших. Ашиль де Монроа был не только первый юноша и первый мужчина, но даже первый человек, допущенный в короткость молодой сироты обедневшего дома маркизов Форли.

V. La caszine

Всякому туристу и чужестранцу, справляющемуся в первый день приезда своего во Флоренцию о роде жизни, о препровождении времени и достопримечательностях города, всякому непременно будет сказано: «поезжайте в Кашины!» И действительно, Кашины стоят того, чтоб их посетили проезжие иностранцы… мало того, чтоб полюбили их и посещали каждый день, следуя обычаю и моде флорентийского общества. Каштановая аллея, перевитая гирляндами вечно зеленого плюща, ведет от самого города к живописно расположенному парку, состоящему из других широких аллей и одной пространной площадки, или приличнее сказать, муравчатого поля, которое служит средоточием всем дорогам и дорожкам, к нему примыкающим. Тут, летом и зимою, с трех часов пополудни, сходится и съезжается все, что имеет довольно времени или достатка, чтоб пожертвовать несколькими часами своему удовольствию. А в Италии у кого же нет времени? Какой бедняк не пользуется преимуществами достатка, наслаждаясь солнцем, воздухом и возможностью поспевать по образу пешего хождения всюду, куда люди богатые переправляются в своих экипажах?

Разнообразен и чрезвычайно замечателен вид Кашин в самый развал стечения толпы, разнородной и разнохарактерной.

Тут и тяжелые четвероместные кареты, расписанные двойными гербами и везомые четвернею «á la d'Aumont»[31] с двумя форейторами вместо кучера, или á grandes guides[32] совсем без форейтора, но с двумя передовыми лошадьми на длинных постромках, остающихся в руках и распоряжении кучера, вместе с вожжами дышловых. Обыкновенно в таких, немного торжественных рыдванах, восседает какая-нибудь вдовствующая маркиза или графиня, с непременной собачкой, с необходимым причетом компаньонок, аббата, иногда и еще одного лица мужеского пола и почти равных с нею лет, которого незавидная должность состоит в держании на коленях упомянутого «king's Charles» или же шпица, в руках — флакона со спиртом, или муфты, или веера, смотря по погоде и по времени года. За каретою важно сидят лакеи в чулках и башмаках, иногда напудренные, всегда обшитые позументами по швам, с кокардою из лент, соответствующих цветом фамильному гербу; эти слуги большею частью таких же степенных лет, как сама барыня. Далее четвероместное ландо, набитое миссами, самопроизвольно пожаловавшими себя ледиями, беленькими, розовенькими, сладенькими, приторными; летом они обыкновенно в бархате и шерсти, с меховым боа около шеи; зимою на них непременно соломенные шляпы, с зелеными или синими вуалями. Разумеется, это альбионки не высшего модного круга, а выселенки из дальнего Шайра или Квартль-гиксайд, хотя, впрочем, и самый аристократический «High life»